из ящика стола...
написано практически сразу после, а концовка так и осталась многоточием
Моно. Есенин. 20/02/09
(Два вечера МОНО во время уральских гастролей МиМ. Первый вечер – Есенин, через несколько дней – второй, где читались рассказы. Видимо многие из постоянных зрителей, выбирая один из двух вечеров, выбрали второй, поэтому зал на Есенине оказался наполовину своим, наполовину чужим)
Если характеризовать вечер/встречу одним словом, то трудно (сначала хотелось написать – сложно, но все-таки трудно). Причем с каждой из сторон.
Зазвучала знакомая тема Lя grand blond... аплодисменты, появился Белякович, вышел на сцену, подошел к краю, а дальше, как обычно бывало, - проход вдоль первого ряда и... аплодисменты затихли. Оп-па. В тишине, но под музыку режиссер прошел, пометался в поисках стула и приземлился со словами величайшего скромника «ну что из себя корчить...».
Немного было не по себе. Пусто… Чужое... ВР начал пробираться в откровенную прохладу зала: «Театр на гастролях... Здесь собрались vip-зрители, потому что всем интересны комнаты Джованни, а здесь поэзия и нужно напрягаться…». Как выяснилось позже, напрягаться не особо хотели. «Пугачев» штука не такая уж сложная, если слушать и слышать, а с ВРБ даже напрягаться не пришлось бы. Он сам разжевывал и вводил практически внутривенно (эх, мешали забывания). Можно было только погибать и возрождаться от потока эмоций бушевавших на сцене, любви и, чтобы не говорили, жажды до зрителя. Монолог а-ля импровизация продолжился и сложился в потрясающую подводку к «Пугачеву». Правда, осознание этого пришло постфактум. Сильно постфактум. Тормоз – тоже механизЬм 
Думаю ничего сверхнового не поведаю, но все же... ВР говорил о театре, жизни и техническом прогрессе за которым он не поспевает и удивляется как от патефона в деревне через пластинки, потом появились СиДи, а сейчас «вообще непонятно что» (движение руками возле шеи). Он говорил уже знакомые слова о бабушке, жизни в деревне до семи лет, отсутствии книг, не обошлось без классического «ссы на овец», «он у меня тупой посадите его на первую парту», рассказывал о деревне, о том, что ничего не было и (за дословность не поручусь, но близость к первоисточнику гарантирую, тем более, что об этом уже рассказывалось на прошлых моно)... «как человек мог развиться в этих НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИХ [особое выделение слова, ну вы в курсе] условиях, а с другой стороны может быть что-то в этой ограниченности и есть» ... После этих слов нам очертили рамки «той ограниченности», она определялась границами поля, и характеризовался космосом. «День, как целая жизнь… а здесь, в деревне, лето как целая жизнь». Бесконечное поле, на котором был десяток уголков с ромашками, кузнечиками, земляникой…. Хотелось искренне позавидовать, да что там, завидовала, несмотря на то, что и у меня был когда-то свой мир, который очерчивался ровно половиной бесконечно огромного и уменьшившегося сейчас двора. Но здесь и сейчас актер-режиссер («умница, талантище» и(с) рассказа про Грецию) подарил и утопил в деревенском лугу, в природе, приближаясь к корням Есенина и мечтательной фразой – «Может и Есенин так же …». Во всех этих словах ожила какая-то душа природы, может не корней и истоков, но ветра и солнца, травы и деревьев.... В общем, слились с природой... и это переросло в природу, которая у Есенина через каждую строчку, видоизменяется и описывает не только события, но и состояние. Это было позже...
Итак, природа. Следующим этапом стала поэзия. ВР говорил о поэзии практически не говоря о ней ни слова. Сразу расставив точки над Ы: « я не такой уж крутой любитель поэзии. Есть круче...». Он вспоминал, как в школе, когда по заданию учительницы выучить стихотворение Некрасова выбирали самое короткое стихотворение и ... на одном дыхании без запятых и какой-либо интонации: «вчерашнийденьчасувшестомзашелянасеннуютамбилиженщинукнутомкрестьянкумолодую. Низвукаизеегрудилишьбичсвисталиграя. Имузеясказалглядисестратвояродная». Дважды или трижды ВР прочитал это с разным скучающе-школьным выражением. Повеселил и повеселился таким первым школьным знакомством с поэзией. После Некрасова ВР продолжил погружать в поэзию, которая, по словам режиссера, врывается в человека внезапно, как-то вдруг, после каких-то потрясений и приходит ее понимание, необходимость и даже тяга рифмовать. У каждого по своему, ... а кому-то так и не дано. Вдруг появился Бунин:
Воткнув копье, он сбросил шлем и лег.
Курган был жесткий, выбитый. Кольчуга
Колола грудь, а спину полдень жег...
Осенней сушью жарко дуло с юга.
И умер он. Окостенел, застыл,
Припав к земле тяжелой головою,
И ветер волосами шевелил,
Как ковылем, как мертвою травою.
И муравьи закопошились в них...
Но равнодушно все вокруг молчало,
И далеко среди полей нагих
Копье, в курган воткнутое, торчало.
И как-то после беззапятушного «Вчерашнего дня…» вдруг все стало очень серьезно, даже слишком (ясное дело, что лишь на десяток секунд, потом ВР лихо все свел на «ха-ха», ибо рано еще, но все-таки). ... стало серьезно, почти безысходно, а Белякович продолжал: «я прочитал тогда стихотворение и сразу представил /с трагической интонацией/, такой же солдат как и я несчастный лежу с автоматом /здесь даже со слезой/»…. Как бы вот также некоторых «наших» научить представлять... Я не могу сказать, что в восторге от именно этих строчек, они не мои, далеко не мои, но в ту секунду ничего прекраснее и трагичнее не существовало. Как бы вот также некоторых «наших» научить ... Эти строчки были слишком яркими и н-а-с-т-о-я-щ-и-м-и. Почувствовать красоту и вкус зарифмованных слов, нарисовать зрителю картинку, такое чудо не каждый умеет сделать... Именно так было с Есениным. Когда ВР читал, он буквально вырисовывал тамошние (на мой малохудожественный вкус совершенно идиотские, но когда они прорисованы с такой эмоцией они оказались прекрасны) рифмы, некоторые слова проливал водопадом, другие прорисовывал с каллиграфической тщательностью, третьи бросал бесконечным градом камней, тяжелых камней, четвертые вбивал чем-то острым, оставляя на плите памяти слишком глубокий след...
Но еще до Есенина не добрались, а пустота сцены ощущалась весьма и весьма. Казалось, что ВР даже не пытался ее заполнить, наоборот, чувствуя не уют пустоты, старался занять на ней минимум пространства (это до Есенина)... Пусто было, бесцветно... точнее был один цвет – черный, он подавлял.
...
Продолжился монолог об умении говорить в рифму, а также о необходимости говорить в рифму… Когда смелые днем несмотря ни на что, мы держим хорошую мину, в ночИ становимся беззащитными, а думы, которые душат вдруг оказываются зарифмованными... Теме самому их необходимо зарифмовать. Наверно. У каждого по разному, кто-то испытает это, а кто-то так и не испытает и не поймет. Не знаю понимаю ли я... ... Эти «ночные рифмы» для меня продолжились в «Пугачеве», постоянном отражении состояния в луне, а потом – месяце. Да, да на языке вертится «Калигула» со своей луной. Объединю их, хорошо? Тем более, что они состыкуются идеально. Луна - высокое превысокое зеркало, в котором отражаешься ты сам, твое внутреннее состояние, мучение и счастье.
«Пугачев», ну мягко говоря, не очень получился. Ближе к концу назовем условно – «вступления», кто-то из зрителей вслух стал возмущаться – как это можно! Он ругается матом! Кто-то из администрации громким шепотом пытался успокоить товарищЧа – уже все, сейчас будет «Пугачев». Ну не так уж и много ВР ругался матом... точнее не ругался совсем, а добавлял эмоциональности))) Ну вы в курсе как это бывает на МОНО. Тем не менее ЭстЭт сбил настрой. Очень здорово сбил. И первая глава (какая-то часть) истрачена на то, чтобы войти в колею. Потом первые звуки музыки, и они разрезали и густо заполнила черную пустоту сцены….и как-то пошлО…. Если первое чтение Есенина, когда было сложным, то сейчас текст сам рвется наружу. И это потрясающий текст.
Поразила луна, в которой отражалось все (не просто природа, а именно выделение луны). Отражались малейшие изменения настроения, предчувствия и вот уже диск луны, секунду назад внушающий уверенность, вдруг покосился и стекает с неба на землю. [Ага, именно сюда клоню – «Калигула» и молитва о луне. Луне которую он звал, которую ждал и в которой отражалась его любовь]. Стремление подарить свободу, ужасное принятие чужого имени – отныне я император Петр, и все шли за Пугачевым, шли за его верой, уверенностью. Но поражение и внезапное открытие жизни и жадное желание жить (до этого момента где-то провалились., текст забылся, но...). ВР с такой скоростью взобрался на вершину, с таким огнем до жизни. Ничего не важно, есть «только раз». Многое забудется и забылось из того вечера, но этот почти приказ, скорее приказ самому себе, мы же не избежим цитат – живи и жить давай другим. И... веришь, идешь и веришь... Это сложно передать словами...
Знаю, знаю, весной, когда лает вода,
Тополь снова покроется мягкой зеленой кожей.
Но уж старые листья на нем не взойдут никогда -
Их растащит зверье и потопчут прохожие.
...
Только раз ведь живем мы, только раз!
Только раз славит юность, как парус, луну вдалеке.
Приходить в этот вечер стоило ради многих вещей... «Пугачев» в целом не получился, много, очень много забываний мешали, терялась эмоция. Но когда все ухабы оставались позади, мы взбирались вновь на вершину слов и эмоций, угнаться за ВР было невозможно. Вихрь эмоции уносил…подхватывал и переубеждал. А более красивой точки просто не бывает:
«А казалось ... казалось еще вчера...
Дорогие мои... дорогие... хор-рошие...»
Последние слова перед казнью, но в них объяснение в любви к своим палачам, нет, не палачам, не считал он их таковыми, это были слова к самым дорогим и близким людям. В этих двух строчках сплелось все что только можно соединить, которыми ВР буквально обхватил, обнял всех и каждого в зале.
... Секунду назад оборвал (или как минимум натянул до предела) какую-то ниточку внутри…и нужна ну если не минута, то пару-тройку секунд чтобы вздохнуть, а он махнув рукой, словно ерунда все это, начинает молоть «чушь»…а может оно и правильно, потому что быстро, еле успевая переключаешься, закрываешься и консервируешь внутри то, что сможешь открыть позже, когда отразишься в луне... забавно, от того как балансируют на гране резкие, какие-то размашистые слова/действия и хрупкое внутреннее ощущение чего-то, что может расколоться от такого вот размашистого удара. Первое атакует второе, а второе заставляет подвинуться и уменьшится первое, обе «составляющие» наступают друг на друга, попеременно захватывают бОльшую часть пространства, но потрясающе соседствуют друг с другом...
Отредактировано rrr_may (2009-05-20 16:06:44)
