18.01.2007

Лоренцаччо

Все начинается с того, что зрителя пускают на святая святых - сцену. Но сидеть на сцене ни так непривычно как смотреть в зрительный зал - партер, балконы, становятся площадкой, на которой разыгрывается действие и первая мысль, которая приходит пока артисты носятся по всем этим необъятным простором, – «как же суетно». И это ощутимо мешала актерам, во всяком случае, те кому по роле не удавалась хотя бы на секунду остановится, играть не успевали. Мне как зрителю отключится от этой суеты, все более запутываясь в родственных связях, а во Флоренции предстающий нашим глазам есть лишь две неизменные константы, все друг другу родственники и все кого-то хотят, не важно в каком виде, но хотят, не удавалась достаточно долго, пока сюжет все таки не начал меня захватывать.
Сколько не ставь спектакль про интриги, политику, масштабность все равно свидеться, к двум максимум трем людям. «Лоренцаччо» не исключение. Тиран и его убийца, и жалко в равной степени обоих. Первого потому что он верил. Пусть Алессандро верил не в лучшее, что было в Лоренцо, но он верил настолько сильно, что лучше бы они убили друг друга в честном поединки. Хотя может быть в том, что позже Лоренцо нанесут удар со спины, есть некая уравновешивающая справедливость, хотя пока смотришь спектакль думаешь лишь о том, что в смерти этой справедливости как раз и нет. Поэтому так жаль Лоренцо. Жизнь любого человека может повлиять на жизни сотни других, но смерть не влияет ни на что и ничего в итоге никому не приносит. Человек приходит в жизнь с сжатыми кулаками, ему нужен весь мир, а уходит с раскрытыми ладонями, ему уже ничего не нужно и собой он ничего не унесет - за точность фразы Сократа не поручусь, но мысль верная.
Карнавала не вышла, лишь послевкусие мучений уничтоживших одного и создавших другого человека - каждая роль оставляет отпечаток. Ни одна маска надеваемая нами не проходит безнаказанно, ее черты так или иначе уродуют наши лица своими шрамами.

Апрель 2008-го

Гупешка

- Давай повоем?

(с) «Чудная Баба» Нина Садур

Одетая в рыжеватое кожаное пальто квартира. Двое людей окруженных трубами, звуком капающей воды и стуком за стеной.
В суетливом движении, перед гостем прибирает комнату молодая старушка Тома (Рамиля Искандер). Женщина с больными одиночеством глазами. От ее голодного по человеческому, практически каннибальского взгляда становится не по себе и зрителю и случайному гостю (Александр Гришин). Гостю неуклюжему в предложенных обстоятельствах, мужчине в костюме и с бутылкой вина. То, что могло им руководить, любой, от легкого до тяжелого, флирт, защитно-смешен. Слишком нелепы рядом переживания, рождающиеся при взгляде на это «свидание». Бесполое свидание, словно детское, когда мальчик и девочка только играют в мальчика и девочку. Их благодарность неприхотлива и беспредельна и за доброе слово отдадут весь сахар, в единственную чашку, а робость многословна и откровенна, даже болтлива, выдает потаенное и секретное.

Сюжет незатейлив. Есть он – напросившейся гость, она - Тома и еще один он. Она изуродована этим еще одним, до поры до времени присутствующим на сцене лишь через нее – ее слова и ее поступки. Нас шокируют масштабами внутренних разрушений: культями, оставшимися на месте умершего ребенка, застарелыми шрамами там, где должна была быть женщина и обрубками от личности. Только делают это бесчестно, исподтишка. Через случайного человека застывшего между желанием погладить или отдернуть руку. Мы почти он, а он почти мы и самое красивое в нем и в нас это попытка собрать разорванные кусочки фотографии девушки Томы, той, что когда-то существовала. Это нас красит, как и желание стать еще одним из инструментов в не тревожном музыкальном сопровождение и повыть в голос. Чтобы если небес с раем не существует, они родились бы из непорочного человеческого мучения.

Страна в шкафу с глухо забитыми дверцами. Здесь не живут, только мечтают. И парадоксально, что когда жили, мечтать приходилась меньше и звезды не были нужны. А может быть в этом и есть счастье, когда не нужны звезды? Возможно, только возможно, что если они не нужны, значит они у тебя есть. Если не надо мечтать о жизни, значит ты живешь?
Это вопросы, а точный ответ один, счастье, это когда в счастье не играют.
Обычно мы играем в него по мелочи, а Тома играет в счастье по крупному, со всей самоотдачей и беззаветностью, как это делала героиня книг Элеонор Портер  Поллианна, только если в тех детских сказках поиск хорошего в ситуациях, когда хорошего нет, оптимистичен, то здесь он за гранью добра и зла, за гранью трагедии.

Этот спектакль опасно играть, так как его играют, в окружении зрителей. Если в театре не существует статистики нанесения особо тяжких повреждений актерам на рабочем месте, то рано или поздно, у этой постановки она появится. Здесь долго выращивают, «назревают» злость, которую очень трудно не перевести в действие. Не проходит  десяти минут от начала спектакля, Тома не успела  рассказать и половины о своем муже, а ты уже ненавидишь этого невидимого третьего (Алексей Веселкин). Человека, нет, подлинного урода проводящего циничный эксперимент по уничтожению ближнего своего на дому.
Его свидание с куклой, картонным идолом в конце можно оставить на откуп режиссеру или поставить еще одну кляксу на  существо неподдающееся классификации.

В тягостной заперти финала когда, в приступе клаустрофобии тело еще подчиняется разуму, и ты не берешь бутылку вина, чтобы насилием завершить последний гнусный шантаж, ученный над Томой этим ничтожеством, ее мужем, ты понимаешь, как легко было бы это сделать. Насколько ты участник происходящего и насколько мало в тебе осталось от зрителя.

Камерности - реальной близости недостаточно для симбиоза, немало, но недостаточно для того чтобы жить сообща и умирать вместе. «Гупешка» спектакль после которого, что-то надо: покурить, покричать, потеряться на пару часов в городе, свернутся клубком и помолчать, не важно, но что-то отчаянно надо, чтобы пережить и жить дальше. Минздравом такое, часто не рекомендовано, но пару раз на жизнь выписано в обязательном порядке.