Московский театр Эрмитаж
Сайт театра - http://ermitazh.theatre.ru/
Глубокое подполье зрительного зала |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Глубокое подполье зрительного зала » В зрительном зале » Театр Эрмитаж
Московский театр Эрмитаж
Сайт театра - http://ermitazh.theatre.ru/
В первый рааааааз
Нейдет из головы развалюха, уткнувшаяся носом в морской прибой. Сейчас с трудом вспомню, все что творилось вокруг, но машина и ледяная гора врезались глубоко
Золотой телёнок, или Возвращение в Одессу
22 августа 2008
Только общие слова, потому что... в первый раз ))) Давно не было такого количества картинок сложившихся, но так и оставшихся под завесой неведаного, спектакль не возможно прочитать за один раз... Впервые, с нуля, когда еще не внутри спектакля, когда присматриваешься снаружи, робко дотрагиваешься, когда прислушиваешься к словам, когда пытаешься не упустить и все равно упускаешь, когда с удовольствием открываешь глаза и... видишь или не видишь, когда отпускаешь сердце и ... не чувствуешь... или чувствуешь, когда гаснет свет и хочется еще... или не хочется )).
Торжественно обещаю себе «Вернуться в Одессу», вернуться к этой стихии и еще раз и пройти... назвать их условно «три ступеньки» по количеству актов? На самом деле их было больше, гораздо больше.
Первая ступень, наверно самая трудная, она невысокая и широкая, только она получилась у меня длинною в один акт. Забраться на нее легко - перешагиваешь через «здесь» и попадаешь «туда» в свет и водоворот событий. А там... там наваливается много слов, много переплетений. Уловить их все невозможно, пытаешься слушать и слышать, но впереди всего этого машина и четверка возглавляемая идеей... теоретически возглавляемая (пожалуйста, не бейте сильно))). Их вело вперед слово Командора, сухое слово, оно не горело, не жгло их... или точнее сказать его изнутри. Причем видно, что бьется, видно, что рвется, вытаскивает, но оно не тащится. Легкий в движениях, Остап вспархивал на второй этаж, дабы оглядеть вновь снятую комнату, бабочкой, не касаясь земли он возвращался обратно к машине. Внешне все говорит о том, что это Командор, идеальнее вписаться просто не возможно, но как натужно и трудно давалась улыбка, давались слова, давалось рождение мечты и легкость в словах.
Балаганов... иначе как своеобразным Фаготом мне почему-то не казался. Искренне, со всей душой, но при этом шпана-шпаной, в стремлении оказать услугу, сделать работу даже из лучших побуждений непременно что-нибудь расколотит, не туда свернет, и не у того вытащит пачку денег, но все-таки вытащит и ловко. Паниковский... в нем что-то осталось интеллигентское, разве что мизинец аристократически не оттопыривает, а так с него станется. Только вот когда все это было и мечта о гусе... жареном, осталось в легком облаке воспоминания, нависшем над ним перед стихией Черного моря. Осталось только одиночество и нелюбимость, сквозь дебри, которых он надеяться прорваться с помощью своей доли. Козлевич, вежливо и аккуратно поглядывающий в лобовое стекло Антилопы, вежливо и аккуратно произносящий слова, почти сросшийся с рулем, а может точнее с мотором. Скорее слышна его тихая поступь, чем тихий голос. Он трогательно любит свою Антилопу, аккуратно, стараясь не повредить уже умерший автомобиль, покрывает его саваном. (если это и был срочный и нервный ввод, то был очень красивым и правильным) Это трио (а если посчитать и машину, тогда квартет) кажется вполне самостоятельными (я все еще топчусь на первой ступеньке), но она не смеет выходить вперед Командора. Именно не смеет и нарочно замедлят шаги в начале, дабы не обогнать предводителя, потому что, обогнав его они не смогут двигаться дальше. Фонарь, освещающий мечту - у каждого свою в руках держит именно Командор.
Но помимо этого на тебя сыплется множество персонажей, слов, которые переплетутся много позже, но переплетутся в одной точке хотений и мечтаний и разойдутся вновь. А пока ты в них тонешь и захлебываешься не успевая уследить за всем. Все это кажется сложным, и невозможным для объединения, не хватает глаз углядеть, не хватает оперативной памяти ) следовать за всеми, о чем ужасно жалеешь. И медленно-медленно бредешь по первой ступеньке, а потом вдруг возникает один маленький подъемчник, затем еще и еще, ступеньки становятся крутыми и узкими, ты не можешь расположиться на ней и подумать об этом уровне, здесь не остается той возможности, какая была на самой первой ступеньке, тебя за шкирку вытаскивают на следующую высоту и ты легко поднимаешься, обязательно оставляя флажок на память - не забыть, что было здесь, а пока я посмотрю что дальше. И вот уже скачешь стремглав вверх, а комок в горле все уплотняется и уплотняется... В общем, не помню где именно (в середине второго акта)), но вдруг слова стали доходить. Летчик прошиб завесу в голове. «Земля-земля» - не доходили, но «как больно умываться снегом» и лицо, разодранное в кровь. Страшно. Вдруг стало холодно, холоднее чем там где оказался он. Еще страшнее разлом льдины и... прозрачная вода вокруг...
А сам Бендер... далекая мечта не для Остапа. Когда она маячит где-то там, в волнах моря - сложно, но стоит приблизиться к ней, стоит замаячить в его руке красной папке, стоит ему заметить глаза Зоси - все изменяется. Будто тумблер переворачивается и Командор обретает силу, в глазах появляется азарт, азарт благородной игры истинного Бендера (ну в смысле такого, каким мы себе его навыдумывали, читая, смотря, думая))) и уже глаз не оторвать. Блуждающий зрительский взгляд останавливается и уже не выпускает его из виду. Будучи в поиске он карабкался, но вот он Корейко сидит рядом в машине, сидит с чемоданом и упустить его - значит не быть Командором. И он не упускает. Да-да, где-то здесь Остапа в хорошем смысле понесло и стало по-настоящему. Он поддевает Корейко, а подпольные миллионер поддевает его, они упираются словами, а потом и руками. И ощущение что все самое главное происходит здесь и сейчас, как будто вихрь-торнадо закручивается, а дальше он понесет и будет сметать все на своем пути, сметать в ту сторону, в которую его закрутили, противоположные команды, наконец, сошлись и... договорились. Кстати Корейко такой злобный типчик, уж кто-кто а он дождется коммунизма, даже если он настанет через двести лет. Он ловко пробирается сквозь толпу, ужом юркнет под лестницу и уколет взглядом.
Упереться и побежать по той дороге, по которой шел, которая казалось единственно верной. Идти, раз шел именно по ней, идти и не сворачивать, идти вперед... «но ты пошел не той дорогой, она, ни к чему не ведет»... как выяснилось. Но кто знал, или мог знать об этом тогда... Грусть и тоска в глазах, но, как и хотелось когда-то «я теперь гордый», а боль слишком живая и острая ручка чемодана, разрывающая ладонь в кровь, но материалы оказались смазочными, а крылья отобрали... Наверно это нельзя описать, просто не получается, можно только услышать и почувствовать... Все что было, смыло искристой пеной. Четверка мечтателей, в белом, с бокалом шампанского... но нет в этой картинке гордости и надменности, победы или поражения, есть спокойствие, умиротворение... крылья... и соленые слезы моря
Март 2008-го
Белая Овца
Когда пыталась выразить словами то, что увидела в Театре «Эрмитаж», все складывалась в какую-то сухую, но емкую формулу – Хармс. Я долго не знала как ее расшифровать и сейчас не знаю, но сегодня читая и перечитывая рассказы и пьесы, выбирая себе что-то близкое, то что я хочу сама сыграть, поняла не сформулированное ранее. Произнесенные в слух слова осознаются лучше мыслей и оказывается этот спектакль надо было в первую очередь проговорить.
Он не отпускает. Когда выходишь из зрительного зала в тебе много противоречий. Ты чувствуешь то, до чего не готов добраться разумом. И послевкусие у спектакля длительное: не дни, а недели.
Сейчас я знаю, невозможно взяться за Хармса с холодным носом, это будет литературное чтение, он действительно должен болеть. До него надо дойти, докипеть как электрический чайник со сломанным реле (простите, за странные ассоциации, но я как-то побывала в роле такого вот чайника и помню что когда тебя, кипящего не выключают, ты способен на все, даже на Хармса). Теперь понимаю, что так оно и было, это болело и жило, поэтому было так заразительно. Поэтому Белая Овца действительно гуляла среди нас.
С первой секунды меня чем-то подкупили, а я наивно ломала голову чем. Поразила беспредельная тишина начала. Ирина Мазер и Пронин, подсмотрены в замочную скважину.
Конура, край стены, край окна,
Наши тени и наши фигуры.
(с) Б.Л. Пастернака
Человеческого было так много, что для сцены не осталось места. Двое беззащитных людей, не в смысле слабости, а в смысле открытости. В них не нашлось никаких барьеров уже в первом круге рассказа, и когда казалось обнажать нечего, все и так неприкрыто, актеры умудрились снять что-то еще, раздеть и без того оголенную душу. (наверное, это звучит непонятно, но я не знаю как иначе это выразить). Весь спектакль был таким – уязвимо-реальным. Слова ничего не решали. Решало то, что заставляло говорить эти слова, пробиралось к ним, искало выход. То, что рождало мысли писателя, такие разные, вдохновенно-одушевленные и создавало большее, чем поток сознания, иное ощущение неизменившегося за стенами театра мира (как это назвал один из соучастников театральной студии – Дзен через Хармса). Есть большое желание повторить спектакль. Даже не так, попробовать в нем пожить. Первый раз хватило сил лишь намочить ноги в этом океане, решимости зайти в воду мне недостало.
Отредактировано Lek (2010-04-10 05:16:06)
"Белая овца"
13 марта 2008
Гуляла белая овца
блуждала белая овца
кричала в поле над рекой
звала ягнят и мелких птиц...
Для меня она гуляла впервые.
После спектакля остается странное впечатление. Не понравилось? Не сказала бы так. Понравилось? Тоже не сказала бы. Такое подвешенное состояние между, да и нет. Но, когда спектакль, точнее отдельные фрагменты все еще вспышками возникают, значит, вечер удался, значит все-таки «да». А в голове точно такая же стремительная чехарда мыслей, как у Него, правда далеко не всегда умных.
Писатель (Юрий Беляев) ищет чудо, ждет чудо и живет в хороводе своих мыслей: Умной, Глупой, Правой средней, Второй средней, Центральной и Фисгармонии. Мысли наперебой повторяют фразы пришедшие в голову, иногда беспорядочно скачут, иногда наперебой дают советы умные и глупые, иногда уходят в отрыв, отказываясь соображать. А чудо все никак не происходит.
Справедливости ради, надо сказать, что бОльшая часть зрителей (говорю о тех, кто сидел вокруг нас) воспринимали спектакль очень тяжело, точнее вообще не воспринимали. Немножко обидно было за то, что они «обижали» актеров, а ведь в самом начале сам Левитин попросил не «обижать» их. Я не скажу, что Хармс мною страстно обожаем. Это не мое, хотя возможно когда-нибудь станет им. Скорее всего, я не стану советовать спектакль всем, но и отговаривать тоже не буду, лишь предупрежу, что с первого раза прочитать его не удастся. Вы увидите, если захотите, услышите, а если сможете, то почувствуете, но до истинных глубин, боли и одиночества при первом просмотре не доберетесь. Я не добралась.
Надо чудо, все равно какое. Надо чудо. Важно не что они говорят, а как они говорят. И все не важно, но Его глаза (Беляев) - это самое настоящее прикосновение к чуду, желание не материализовать, а хотя бы прикоснуться. Так не смотрят на женщину, так смотрят на нечто большее, и у этого нет дна. Ответный взгляд ЕЕ (Ирина Богданова) - это настоящее чудо, в нем такой букет. Самый первый диалог, который «и между ними происходит», его не слышно.
Пронин сказал:
- У вас очень красивые чулки.
Ирина Мазер сказала:
- Вам нравятся мои чулки?
Пронин сказал:
- О, да. Очень.- И схватился за них рукой.
Ирина сказала:
- А почему вам нравятся мои чулки?
Пронин сказал:
- Они очень гладкие.
Ирина подняла свою юбку и сказала:
- А видите, какие они высокие?
Пронин сказал:
- Ой, да, да.
Разговор о чулках и всем остальном я расслышала, только когда отголоски понеслись в голове. Отдельные фразы наперебой повторяли мысли, а Он и Она проживали его заново. Слова не важны, вот здесь и сейчас маленькое тепло их взгляда, одиноко, но тепло. Я не поверю, что чудо не произошло, оно было и коснулось крылом, хотя... только в голове. Сумасшедшая гонка и пляска мыслей, вихрь в голове. Кто этого не ощущал, не поймет никогда. Пиши, пиши, пиши, пиши, скорее, ведь забудется, а это может оказаться тем, что нужно, может оказаться волшебством. Пиши, пиши, пиши, в чем угодно: в блокноте, тетради, на обрывке листа. Пиши, пиши, пиши, слушай совета даже самой глупой мысли. Пиши, пиши, пиши. но оно не идет. Пляска мыслей в голове, кавардак внутри и абсолютная потерянность снаружи. Страшно. Пожалуйста «пока я сплю накачай меня Господи Силою Твоей». Умная мысль обращается к небу «Гуляла белая овца». В космос, как последний шанс, и как луч света, луч надежды - белая овца материализуется. Иначе не может быть, после такого обращения, такой мольбы, такой надежды. Тепло, светло, волшебно. Надо чудо... несмотря на серые сны, водку и беспокойный сон. Наверно надо еще раз посмотреть........
Безразмерное Ким-Танго
28/08/2008
Три часа ночи. Воскресенье 31 августа.
- Чего ревешь?
- Спектакль посмотрела...
- Когда?
- В четверг.
- Когда????? Кккакой?
- Какой?... Он веселый, очень веселый... правда...
Веселый, очень веселый... правда...
Бессмысленно-осмысленно смешной и слегка печальный. До сих пор внутри тепло от забавностей, невероятных светлячков в персонажах Танго и солёно от грусти, которую так тщательно отгоняли все это время, требуя не думать о ней* (неужели, депрессивности вылезают на фоне вдарившей осени))). А как не думать, когда вот она совсем рядом и никуда не деться от нее, о ней можно знать, но с ней не нужно жить. Слова, которые за полтора часа становятся аксиомой «Не надо. Я умоляю вас не надо» - это само собой, но это такая капля в море. За этими словами есть нечто большее, не описываемое буквами, вот оно врастает крепко - взгляд, сожаление, полуулыбка, даже чужое удивительное воспоминание о Люсе - ощущение жизни, иногда трудной, но всегда легкой, ощущение счастья, ощущение - этот мир для меня, этот мир мой и таким, каким я вижу его вокруг, таким создала его я и это счастье. Этот мир для нас, и если тебе в одиночку трудно, всегда есть тот, кому тоже в одиночку трудно, а вместе... Перечитаешь - смешно, банальнее некуда, а сам не додумаешься... забываешь...
Некий человек в пальто и шляпе взглянул вверх, что-то напел и мир принял его песню, отразил ее всеми своими гранями, такими разными и одинаковыми. Потому что это его мир, он его видит таким, он его сделал таким и дарит его всем. Все его слова перемешиваются с реальностью и фантазией о Бразильи и Антарктиде, о том, что знаешь, и о том, как думаешь и вот из таких кирпичиков, бердовых и не очень строишь собственный мир и вот таким он и получается. Идешь по жизни не печалясь, идешь по улице грустишь, засмотришься вокруг и… вдруг внутри какая-то музыка звучит. Может быть это танго? И все-все укладывается в этот ритм, становится его частью и твоей картинкой мира, которую ты «видишь изнутри своей головы» ((с)тырила).
Как оркестр в самом начале настраиваешься и ловишь эту волну па-па-пам... и почти готовишься погрустить. Но…дирижер не дает по-настоящему загрустить - из него энергия бьет ключом, он плавает на волнах музыки и строит эту музыку. Закипающую грусть и подступающие слезы перебивает веселый гопак, или совершенно гениальный Гамлет (одна из лучший версий - коротко и по существу).
На двадцатой минуте отчетливо формулируется - все это художественный берд** под управлением Чарли-дирижера. А когда еще и официально озвучили - коррида бреда. Ну, все сразу встало на свои места…
А спектакля-то нет. Здесь нет спектакля, здесь нет театра, нет этого ощущения, что там происходит какое-то действие. Нет расстояния, пусть и самого малюсенького от зрительного зала до сцены. Слова и музыка заполняют все пространство, они не только на возвышении сцены, они в зале, они в каждом кресле, они в каждой песчинке. И танго-разговор, которое больше чем разговор, оно громче, чем разговор. В нем какая-то недосказанность, и вместе с тем все предельно ясно, уступки, согласия и разногласия, отношения, выстраиваемые по кирпичику, непонимание и объяснение. Не разбираюсь в танцах, но слышу стук собственного сердца….которое то ускоряется, то замедляется и на мгновение устало стучать... Господи, ну не молчи ты! Не молчите вы все! Скажите хоть что-то, разорвите это остановившееся мгновение! Трудно существовать с остановившимся сердцем, очень больно, когда оно перестает стучать, аритмично или ритмично, но стучать, стучать, стучать. Не молчите... пожалуйста!!! Спасибо...
Совсем обнаглела, делаю сноски к тексту. Но аналогия ЮЗ-ощущений лезла нещадно, а по тексту разбивать впечатления не хочется
* «Тепло и солено», почти также как на финальные слова Пэка, когда он подводит черту и хочется рыдать от переполняющего пространство света и бьющей фонтаном в этих зеленых чащобах любви, от легкой грусти о том, что нужно просыпаться, от светлого настроения, которое храниться очень долго...
** «Художественный бред» - (с)тырено из лексикона ЮЗ-зрителя о спектакле «Щи».
Аналогия с ЮЗ возникла быстро. Это же почти «Щи». Конечно с кучей допущений, но это тоже художественный бред. Веселый, бесшабашный бред, в который актеры играют. Они не играют «Щи», они играют в «Щи». И точно также здесь. Они не играют «Ким-Танго», они играют в «Ким-Танго», но, как говорится «разница все-таки есть»...
Белая Овца
12/11/08
Второй раз... показалось, что спектакль был в десять раз короче. А может, оттого что сильно ждала и теперь уже в некотором роде понимая «правила игры» слушала и слышала почти каждое слово. А хоровод мыслей был мыслями с самого начала и больше ничем иным. Мне бы хотелось написать первой - умную мысль и чтобы она вот также крепко-крепко обняла меня и осталась рядом. Мне бы хотелось сочинить глупую мысль и вместе с ней в шляпке и перчатках носиться по кругу (еще показалось, что накал спектакля был менее, чем в прошлый раз, и одиночество было не таким болезненным, но это только показалось).
Господи, как же болезненно внутри после спектакля. Болезненно и непонятно. Будто заставили проглотить огромную и горькую пилюлю, а она, как назло не хотела глотаться. И просто нельзя думать ни о чем выходя из зала. Нельзя. Запрещено. Нельзя разговаривать ни с кем. Идешь и слушаешь тишину ночи, и вдруг ощущаешь тепло где-то внутри глубоко-глубоко пилюля начала растворяться болезненно, воздействовать на внутренние рецепторы и ... успокаивать их.
Господи, я сегодня вечером была в театре! Я понимала сотую долю происходящего, но я видела глаза, я чувствовала что-то незримое, что сочилось из пор каждого из тех, кого я видела! Мне плохо от спектакля, но как, же мне хорошо! Чудо произошло. А в финальной тишине, в нескольких мгновениях темноты, не хотелось аплодировать, не хотелось смотреть ни на кого, хотелось остаться и замереть, и чтобы никто не трогал, чтобы не нарушал что-то непонятное, хрупкое, что накрывало сверху. Нет ничего, нет проблем, нет работы, а ты паришь над миром и специально замедляешь ход, чтобы на минуту позже оказаться в метро, а здесь на холоде бережно нести необъяснимое. Знаю, что не смогу понять этот спектакль, возможно, со временем, отметив -дцатый день рождения, а может быть постараюсь не допустить. Его одинокая, чуть ссутулившаяся фигура в ней жизнь, пройденная жизнь, довольно долгий путь и вдруг все остановилось, замерлО и что дальше... надо чудо. Мы умеем делать чудо, когда-то сидя в песочнице, мы знали, что чудеса существуют, а сейчас забыли... Чудеса бывают, и мы умеем их совершать, даже пусть для этого иногда нужно слишком постараться.
Я хочу чуда, надо сделать какое-нибудь чудо!
Вы здесь » Глубокое подполье зрительного зала » В зрительном зале » Театр Эрмитаж