08/06/11
Детский сад. Штаны на лямках. Хотя в нашем случае штанов вовсе нет, есть резинка в ж...
На предыдущем спектакле. Как бы их назвать, тех, которые вообще без обмундирования в одних почти темных пакетах на голове, которые бьют в металлические листы. Так вот когда они теоретически слушают мудрые воландовские слова над чашечкой в виде черепушки, догадаться, что они находятся прямехонько за Воландом и их ваще-то немножко видно (более того на первых рядах и слышно), плюс Воланд фигово держит зал и глаз зрителя блуждает, сложно. Но умненькие мальчики замаскировались: подползли друг к другу, ну вот надо было о чем-то поговорить, в другое время никак – головы вместе, зады врозь – ну прямо чаша грааля (ага, напоролась тут на «Код Да Винчи» в телевизоре). Бритые макушки, светящиеся сквозь «темные» мешки на головах, особенности телосложения выдают на раз-два. В общем, от дурных детишек особо ничего не ждешь, зачем малолеток отвлекать от собственных важных дел, ну там, потрясти чем-нибудь, поржать, побеседовать, поиграться в песочнице. С Санникова вообще взятки гладки: практически вся палитра довольно разнообразных ролей, сведена к одному шаблону комического персонажа, значит так надо, значит хихикать в ладошку удобнее (ведь даже «Парашютиста» загубил, обещаний было много, а сейчас сплошной несерьез). Без вариантов, будет кривляться и смешить (или, скорее, сам смеяться) без тени мысли. Конечно, это дико смешно, когда Лиходеев, начинает спрашивать – «где Миша?» и обращается при этом к Азазелло (Михаилу Беляковичу). До пенсии так и будем ржать. Второй мальчуган – Матошин. У него безумное количество главных ролей, но нужны ли они ему? Как-то не уверена. Честно, лучше отдать их тем, кто жилы рвет в каких-то небольших ролях. Актер может многое, но напрягаться заподло. Иногда даже в главных ролях, что уж говорить о «подтанцовочных». Предел – конура и ошейник, канделябр на заднем плане - и не придется что-то там игрррррать, давить слезу, можно спокойненько орать и заниматься хренотенью. Да, Матошин в качестве лидера массовки замечателен, как самостоятельный персонаж, мягко говоря, фигово. Актер преотлично держит картинку в целом (не когда стоит во главе сцены, а когда является одним из участников, как-то Фавн в «Сне» или слуга в РиДж, да в тех же «Аккордеонах» южные танцы держатся на уровне во многом благодаря «подтанцовке» во главе с Аккордеонистом-Матошиным), у него хватает наглости выйти из картинки, нарисованной режиссером, чтобы что-то исправить на сцене (как с той же маской в РиДж), хватает наглости сымпровизировать (а иногда очень точно) или вытащить из зрителя персональную овацию («Аккордеоны», «Капустник»). Но при этом хватает наглости заниматься полной хренью, убивая картинку спектакля, распускать руки на своих партнерш и красоты в этом мало, зато мужского самолюбия выше крыши (не, все понимаю, девчонки у нас на подбор, «разложить» на них руки милое дело, а тут вроде как по роли, но перегибы-то выходят за рамки роли). Отвлеклась от МиМа, возвращаюсь. Сегодня в МиМе, те, которые без обмундирования придумали увлекательную игру – шлепни соседа по голой заднице. Один ударил другого, другой на карачках полез к первому, да так разрезвились, да так уворачивались друг от друга. Очень веселая игра, кто кому звонче шлепнет и кто до кого дотянется, а главное совершенно в рамках спектакля «Мастер и Маргарита».
---
Еще одно истинное «сокровище» спектакля - Варенуха. Насколько мог, настолько сгубил сцену. Больше сгубить было просто невозможно. Мог испортить жизнь Римсокму – испортил, мог загубить телефонный разговор с Фаготом, загубил. Спектакль в целом был достаточно странный. Фоном казалось какая-то усталость, рассеянность, словно что-то другое всех занимает и как-то будто бы не до спектакля. Главным персонажам приходилось нелегко, и по ощущениям спектакль собирался воедино с трудом. Зал ощущался черной дырой, поглощающей все идущее со сцены и не возвращающий обратно. И оно все работало не в плюс спектакля. Все что худо бедно накопилось, мусьё Варенуха свел на нет. Над его сценой зал посмеялся, но это был плохой вариант «Кривого зеркала» с похороненной мыслью о притязаниях на место Римского.
Гениальная задумка с забыванием слова «истребитель», куда в нижнем белье не пускают, не доработана и не проработана. Долго орать, топать ножкой, разведя ручки в стороны, со словами «не пускали в этот, в этот, в этот...» - это, наверное, забавно. После N-го повтора Крурьер Сверхмолния подсказала – «самолет» (обычно, когда импровизация/ шутка хорошие как-то однозначно понятно – придуряется или нет, а здесь кто его поймет, может действительно забыл слово). А дальше пошло поехало (видимо нужно было мужественно дождаться произнесения самим Варенухой ключевого слова, наверное, самого важного в этой сцене – «итребитель»). Римский подначил Варенуху, а тут разве промолчит, идти дальше тоже слабо, в общем на сцене с истребителем зациклились долго. Шоу продолжилось с «мудрым» замечанием кому-то за сценой (наверное Сверхмолния хихикала) – «можно потише, люди тут работают» (та ты чтооооо? Работаешь? А не заметно), а дальше с Фаготом, которому «умный» Варенуха не давал вставить слово. Учитывая, что первое действие слишком длинное и насыщенное, так что любое, а тем более неоправданное, затягивание сцен, радует мало.

Мастер и Пилат
С Пилатом получилась потрясающая картинка, раньше ее не замечала. Самый финал сцены, когда Афраний говорит – «в числе человеческих пороков один из самых главных - трусость». По центру сцены Афраний, справа - Пилат, слева - Мастер. Афраний чуть впереди, эти двое буквально на полшага дальше и стоят на одной линии. Пилат чуть повернулся и смотрел в общем-то в сторону Мастера (правда, скорее всего в на Афрания), но в поворот был по направлению к Мастеру. Мастер смотрел вперед, но если бы эти двое смотрели друг на друга, отражаясь друг в друге, словно в зеркале (они различны и при этом одинаковы) и оба получают эту фразу про трусость. Чумааааааа))))

Обычно (как мне когда-то запомнилось и случалось не меньше одного раза) Мастер (И. Китаев) в этой сцене некий «проводник» фраз. Он озвучивает мысли Пилата, которые одновременно являются и его. Это своеобразное прочтение страниц романа, он не Пилат, он остается автором, который двигает сюжет. А сегодня, Мастер произносил фразы, словно избавлялся от них. Произнеси вслух или напиши на бумаге, чтобы выкинуть из головы. Он один раз уже написал, а теперь скидывал фразы вслух. Именно избавлялся от них
---
В финале когда Мастер говорит Воланду, что сжег роман, он скорее радуется этому событию и радуется, что романа больше нет, перелистывая оставшиеся в памяти страницы (пересказывая их Бездомному) он, словно окончательно избавлялся от них. Но рукописи не горят и тут Мастер словно испугался, заволновался, оказался сдавлен стенками комнаты, за которыми находился тот самый спрут. Мастеру не хотелось возвращения романа. Пережить снова строки этого романа ему не хочется, они его «убивали», упекли в больницу, но он забыл одну штуку – теперь Маргарита была с ним, теперь она не уйдет, а вдвоем они тяжесть любого романа выдержат. А роман – это ноша, их ноша на двоих. Маргарита помогла, она укрыла собою Мастера, окружила его своим теплом (в этот момент уже она за его плечом, она «укрывает») и ему хватило сил твердой рукой дописАть строку - «Свободен!». Он закончил роман с ее помощью.

По центру - Мастер и Маргарита. После всевозможного дергания (может терзания лучше сказать): дергания с Пилатом, который в какой-то своей клетке метался и пытался править; дерганий с Маргаритой (эта отрывистая речь все-таки выматывает здорово, с другой стороны это правильно, ее существование без Мастера это именно такое вот дергание, резкие, отрывистые броски. Но о Маргарите отдельно напишу), страхов Мастера, тут наконец-то было спокойствие. Какой-то невероятный выдох, кайф тишины, остановленного времени. Оно запустится позже, когда Свита полетит дальше, а здесь и сейчас тишина и спокойствие.

Понтий Пилат (08/06/11)
Пилат, наконец-то сложился в цельную историю, четко отличную от предыдущей и, возможно, поэтому отдельные моменты, пока не вплетаются (тень предшествующего Пилата мешает).
Все, что связано с Пилатом основывается на его свирепости и жестокости - «свирепое чудовище», «самый жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат». Прежде Пилат воспринимался как сильный правитель, свирепость крылась в размахе эмоций, когда его вдруг доводили до ручки. Но его свирепость и жестокость не выпячивались. То есть он не собирался, но если бы ему потребовалось сравнял бы весь город с землей. Тигра лучше не дразнить.
Сейчас свирепость кроется в стремлениях Пилата. Он свиреп в своих замашках а-ля «властелин мира» /условно/. Это красное полотно на его плече впервые показалось – рекой крови, которую он носит на себе, которую носил до Иешуа и будет носить после. Впервые в  финале (до последней строки романа - «Свободен») почувствовались слова - кровавый подбой – кровавая изнанка скрытая белым полотном. Пилат тащил на себе не просто казнь, а всю эту кровавую изнанку.
---

Пилат, в чем-то схож с Каифой. Каифа держит свою власть, Пилат словно насаждает свою. Он не хочет казнить Иешуа по двум причинам - с одной стороны ему любопытно с ним поговорить (вот как Горацио любопытно поговорить с могильщиком, который выдает интересные, непривычные ответы, эти ответы можно слушать, а можно в них что-то почерпнуть для себя), с другой стороны он понимает, что за философом могут пойти, что он может внести смуту, подкосить его движение вперед, и поэтому Иешуа лучше сослать, чтобы был под рукой и на виду. Пилат – в чем-то схож с Берлиозом (был бы кто другой башковитый из современной Москвы назвала бы другого). В богов он не верит (практически тот же атеизм на котором настаивает Берлиоз), и будто бы насаждает свою не веру, не религию, но какую-то свою власть, философию что ли, ставя себя во главу, чуть ли не заставляя народ себе поклоняться (короче Эдип))). Несколько утрирую, конечно, но где-то в этом кроется свирепость Пилата. Сцену, когда проходит головная боль, а Воланд и Иешуа движутся вокруг Пилата, зачастую видела, как движение «демонов» внутри Пилата, свет и тьма, существующие в нем. А если иначе – «демоны» не его, такое движение планет, а по центру солнце – Пилат, а он и собирается быть в центре. Все кто на сцене они сначала располагаются по четырем углам, а потом две планеты - Воланд и Иешуа начинают двигаться по орбитам. Вот такой космос.

Пилат находится меж двух огней - не хочет казнить, так как этот лекарь и философ ему еще пригодится, но он его не отпустит ни при каких обстоятельствах (ценная зверушка в хозяйстве пригодится). Собственно в этой картинке (наконец-то хоть как-то) зазвучала просьба Иешуа отпустить его. Всегда в этой просьбе виделась не более попытка избавить Пилата от всех его мучений, последующих за казнью (но это как-то... в общем-то до сих пор не уверена до конца зачем и что в этой просьбе). Сегодня в этой просьбе увиделась попытка предотвратить искажение истин о которых говорит философ. То есть просьба «сработала» двояко:
- отпусти и казни не будет, соответственно не будет всех последующих терзаний за то что казнь свершилась;
- если ты добьешься, что казни не будет, а Иешуа ссылаешь... отпусти и избежишь искажений истины. Ссыльный пригодится для ученых бесед из которых Пилат может почерпнуть интересующее его, соответственно исказив первоисточник.

Когда Пилат спорит с Каифой, он словно разделяет сферы влияния - вы там властвуете, я здесь и давайте не мешать друг другу. Это было открытое столкновение «равных духом и гордостью». Но Каифа радикален – философу смерть, если освободить или сослать, вырвется и еще нам все спутает. Пилат казни не хочет, но именно для себя оставляя философа. Пилат не допускал мысли, что Каифа ему откажет.

Все еще трудно принять крики, сопровождающие головную боль, но кажется, что они смягчились, а объявление на площади получилось интересно. Пилат очень долго, слишком долго, словно губы его не слушаются не мог произнести имя освобождаемого преступника. Он собирается и начинает «забрасывать» приговор не то что вовсе уголки площади, но даже дальше, чтобы и за пределами было слышно. Этот крик не перерос в подобие истерики, но в финале сцены Пилат склонил голову и схватил ее руками (в общем-то это все та же демонстрация всему народу, что ему плохо, это некомильфо для главы, трудно принять) – головная боль вернулась. Не думаю, что этот Пилат сильно печалится о казни и ему важно спасти/освободить от казни. А вот возвращение головной боли его подкашивает.

Все дальнейшее после умытых рук это не мучения потери, это любопытство, где-то даже саркастическое - как все прошло на казни. Афраний упоминает о единственном человеке, Пилат со смешком говорит - Левий Матвей. Его не то что забавляет ситуация, а она для него, словно прогнозируема - произошло это, потом произошло это, ну все понятно. А вот последние слова ему действительно интересны, потому что ему интересно все что исходило от философа, что, наверное, может ему пригодиться. Точно также и пергамент, ему просто любопытно, но не потому что это - слова ИЕШУА, а потому что это - СЛОВА иешуа, то есть некая информация, он же не смог сам поговорить побольше с философом, вот хотя бы так почерпнуть сведения.
И с Левием он поступает так же как хотел с Иешуа, он собирается упечь его в библиотеку, потому что очевидно боится его. Я никогда в Пилате этого страха не видела. У Пилата-Афанасьева это была скорее забота о последователе, хоть какая-то попытка реабилитироваться после того как струсил. А тут в Пилате реально был страх перед этим человеком, потому что последователь (Пилат ведь не знает, что Левий ... поорет для острастки, вот весь и вышел, знал бы, не боялся) мог бы «навредить» ему словом, так же как мог «навредить» Иешуа и его лучше держать при себе.
---

Маргарита (08/06/11)
Маргарита пришла на бал в неком опьянении. Вот реально как в романе – она полночи летала по городам, вся разгоряченная и прочее. В спектакле оно сегодня подразумевалось и вот она попадает в темную комнату. Кайф полета, кайф от «невидима и свободна» начинает угасать, ведь она соглашалась на определенные обязанности и эти обязанности сейчас на нее обваливаются и как-то нужно удержаться. Успокаивает, утихомиривает все пустота пространства, где происходит знакомство. Наваливается некое ожидание.
Воланд ей представляет свиту. Там интересно получилось – все идут по очереди (Азазелло, Фагот, Гелла) и они, ну не то чтобы готовятся к тому что их представят, они успокаиваются, скидывают маски. Шутить с королевой при Воланде, да в преддверии бала не то что бессмысленно, скорее не хочется, так как начинается некий ритуал и они к нему готовы. Но ведь не для кота))) Кот идет последним и этот обормот помимо того, что готовится к тому, что его представят (он еще и заранее готовился. Неужели для бала усы позолотил? А может все-таки для королевы?) еще реагирует на то, как представляют других и вообще какими они являются и при любом раскладе он тут ващекакойпрекрасный. Его эта несерьезность нужна ей (а может он об этом знает и отчасти тешит свою кошачью душеньку, а отчасти помогает королеве), потому что улыбка помогает ей выдохнуть. Она готовилась к самому ужасному, плюс всяких демонов представляют, а тут милейший котейка, видимо и компашка не такая уж ужасная, тут тоже улыбаются и шутят.

На балу, прежде мне казалось, Маргарита скорее с пониманием слушала истории – да, я знаю, что такое надоел муж. А сегодня было скорее то самое внимание, о котором говорил Фагот – поворот головы, внимание, а на Фриде она очнулась, а потом схватилась за голову также как когда просила – уйди из моей памяти, также как схватился за голову Понтий Пилат после объявления о казни. Кстати у Маргариты есть еще одно схожее с Пилатом. Когда Пилат разговаривает с Каифой он начинает быстро ходить из стороны в сторону. Маргарита будет точно также двигаться, когда Азазелло будет предлагать ей поехать в гости. С Левием Матвеем ее «роднит» опоздание. Быть может где-то в ней есть и черточка от Иешуа, а может даже и Афрания...

Вот такую новую Маргариту безумно трудно принять, потому что непривычно, потому что иначе, чем «нам казалось, когда мы читали», потому что нас сразу ставят перед фактом – вот она такая сейчас и мы не проходим с ней дорожку от встречи с Мастером до того, момента когда они расстались (впрочем нет, проходим, но этот фрагмент такой мимолетный, о нем забываешь). Есть несколько мягких, светлых фрагментов, когда она говорит о своей жизни вместе с Мастером («приходила, готовила обед...»), но этого слишком мало и оно в восприятии утопает под достаточно тяжелым грузом совсем иных интонаций и порывов исходящих от Маргариты.
Трактовка, имхо, часто будет резко критиковаться. Мне самой трудно принять, при весьма четком ощущении - так правильно (~правильнее), Маргарита может быть такой и это интересно, возможно даже интереснее прежнего варианта, поскольку дает иные возможности для нюансов в сравнении с прежней нежной/болЯщей/соленой волны чувств.

Резкие, отрывистые, грудные слова Маргариты очень здорово идут в разрез с чем-то привычным, понятным. Несмотря на то, что они здорово вплетены и перепады интонраций перестали резать слух. Но перепады есть и они могут вызывать протест. «Природа слабодушна и рыдает, но разум тверд и разум побеждает», в данной ситуации разум проигрывает. Потому что от струны, натянутой Маргаритой, мурашка есть, да еще какая, но разум питает уверенность – должно быть иначе и убивает идущее ощущение. Ей трудно сопереживать (в отличие от прежней Маргариты), она сама двигается вперед и сама несет свою ношу. Да и возможно ли было в принципе сопереживание, ведь то чувство и те отношения исключительны. За Маргаритой можно наблюдать, двигаться за ней, но в качестве наблюдателя (кстати, та же история с новым Гамлетом, за ним можно двигаться в след, наблюдая за ним, но почувствовать его, точнее себя Гамлетом, достаточно сложно. Он самостоятельная пружина. А если в тебе что-то такое от него есть, сам скрутишься в пружину и тоже будешь самостоятельной). Наверное, это наблюдение (а не сопереживание) позволяет оценить себя, в рамках предложенных персонажем, но не предлагающим решения, а предоставляющим почву для собственного выбора. В конце концов «зритель приходит на спектакль, чтобы подумать о себе» (не помню в чьем интервью слышала). (уф, во намудрила)

Еще одно. Мне кажется, когда персонаж идет с тобой в диссонанс весь спектакль (а Маргариту понимаешь и принимаешь не сразу) увидеть концовку очень сложно. Ведь если не «согласишься» с персонажем сразу, к финалу просто устаешь от некой борьбы с самим собой. А финал невероятно мягкий, нежный, спокойный. Все резкое улетучивается, наступает истинный покой и уже не так важно, что там говорит Воланд и о чем там спорят Свет и Тьма.
Мне жалко отпускать ту нежную Маргариту, которая была, что называется моей, понятной и близкой (при таком раскладе просто вынуждают покупать билет на «Дракулу» с которым до сегодняшнего МиМа как-то пересекаться не особо хотелось). Но мне безумно интересна новая Маргарита.