Пигмалион, создавший и ожививший кукол, уверен, что только он знает, как они должны себя вести и что делать. Этот Пигмалион, Пигмалион Беляковича, думает, что заслужил такое право давно, он его выстрадал.

И Пигмалион создает новый, суперсовременный, технически совершенный театр. Как говорится, если хочешь жить, надо работать, а если хочешь разбогатеть – придумай что-нибудь другое… Зрители очарованы.

Куклы, столько раз игравшие на сцене разные человеческие страсти, начали действовать самостоятельно. Сцена этого превращения в исполнении настоящих актеров «Театра на Юго-Западе» стала мощным, темпераментным музыкально-драматическим пластическим зрелищем. В некоторых местах – даже выходящим за рамки приличия и шокирующим. Все чувства экзальтированы до предела. Все, что со знаком «плюс», становится минусом. Ведь куклы не знают, не умеют и не понимают, что им надо делать как «человекам»… Их никто не учил чувствам. Они только выполняли четко заданные Учителем программы. Вот и получается, что минут так за 20 надо пройти сразу два пути: и «развиться» как личность, и «унаследовать» всю историю мирового развития человечества – вместе с его этикетом, нравами и моралью… 

Кукла Помпонина, любимое творение Пигмалиона, убивает своего создателя, стреляя и стреляя из пистолета, продолжая нажимать на курок. Раздаются глухие, короткие щелчки… Это убийство становится одновременно и самоубийством, потому что куклы беспомощны без своего... Бога? Дьявола? Зрители не могут однозначно ответить на этот вопрос. Испытание свободой и счастьем стало смертельным.

Куклы тянутся к бездыханному Пигмалиону и укладываются вокруг него. И вдруг в установившейся тишине начинает звучать музыка. Как символ новой жизни, рожденной другим автором, другим гением. Она исходит из души, от сердца. Она – самый веский аргумент в пользу живого, чувственного, «одушевленного» театра, его ода и гимн одновременно.

Театр принадлежит живым актерам. Публика приходит сюда, чтобы испытать настоящие страсти в наше механистическое время.
Но будет ли так всегда?

Айлира
Была сегодня на театральной композиции "МАСТЕР И МАРГАРИТА" московского театра "НА ЮГО-ЗАПАДЕ". Это нечто, ни в какие сравнения с местными постановками не идет.

Конечно, в моем представлении "Мастера и Маргариты" - это совсем не то, особенно Воланд, но как спектакль - великолепен. Первоначальный выход актеров на сцену - это нечто неописуемое, аж мурашки по коже.

У меня одни эмоции по поводу постановки, которые очень плохо поддаются описанию. ...

Новости→Культура

Воланд — Бог или дьявол?

Витебские театральные встречи — настоящий праздник для любителей хороших спектаклей. А таких любителей в Витебске много — судя по тому, что залы всегда заполнены на 100 процентов.

Так было и на спектакле московского театра «На Юго-Западе» «Мастер и Маргарита». Постановка длинная и тяжелая. Но исполнитель роли Воланда заслуженный артист России Олег Леушин пожертвовал законным отдыхом, чтобы пообщаться с корреспондентом «ВМ».

— О постановках романа «Мастер и Маргарита» ходит много легенд: мол, опасно играть этих героев, над романом висит проклятье…

— Я связан с «Мастером и Маргаритой» еще с 1992 года, когда свой фильм снимал Юрий Кара. Я был совсем молодым актером, только приехавшим в Москву. И вот в этом фильме я снимался в массовке — играл одного из актеров театра-варьете. Проблем больших не было. Хотя с фильмом были проблемы: он долго лежал на полке.

— Он же до сих пор не вышел…

— Да, его смотрят только отрывками или в каких-то подпольных просмотровых залах. А у нас в театре спектакль идет с 1993 года и, в общем, больших казусов не происходило. Тем более его благословил батюшка. Он был у нас на спектакле и сказал, что это совершенно не дьявольская постановка, а очень светлая, несущая добро. Поэтому мы можем не переживать. А я уже четвертый исполнитель Воланда в нашем театре. Тем более есть очень много спектаклей с мистическими названиями: у нас «Дракула» идет. И ничего — мы в вампиров не превращаемся и в зеркалах отражаемся. У нас идет шекспировский «Макбет». В Великобритании, например, эта пьеса на уровне нашего «Мастера и Маргариты». Там никто не произносит «Макбет», а говорят: «шотландская пьеса». Это мистика, которую люди сами себе придумали.

— Воланд — это Бог или дьявол?

— Для меня это не Бог и не дьявол. Мне кажется, это падший ангел. Трагедия Воланда — это тяга к свету, мучительное желание прощения и невозможность этого прощения. Я считаю, что этот роман о прощении. Наверное, каждому дается наказание, а потом прощение — и Мастеру, и Понтию Пилату, и другим. А вот Воланду этого прощения, к сожалению, пока не видать. Пока гармония мира состоит в том, что есть свет и есть тьма. И никуда от этого не деться.

— А вам не кажется, что ваш Воланд несколько гиперболизирован?

— Да. Но Воланд, как змей-искуситель, совершенно разный. Он меняется, трансформируется у тебя на глазах. Его поведение, речь, манеры меняются, представая в очень ярких формах. Он пытается существовать в этом мире, в этом образе. Он же на самом деле бесплотное существо. А тут на него натянули человеческое тело, он принял такой облик и поэтому постоянно мимикрирует на сцене. Мне кажется, интересно наблюдать за трансформацией образа. В финале он совершенно другой, нежели в начале.

— Но ведь в романе очень резкий контраст между Воландом и его свитой — Коровьевым, Азазелло и Бегемотом. А тут поведение очень похоже…

— Похожи. Но это же театр. Кому интересен роман — пусть читают роман. Это наше прочтение, наше видение темы. Тем и уникален театр. Например, чеховская «Чайка». Сколько их поставлено по миру! И все разные. Это наш язык, наш способ подачи материала, наша школа. Мы не претендуем на истину в последней инстанции.

— В спектакле есть момент, когда вы играете с залом. Мне показалось, что витебская публика не совсем пошла на контакт…

— Зал немного настороженно принимает этот момент. Но это нормальная история. Когда зажигается свет, я вижу всех как на ладони: кто-то вжимается в кресло, кто-то глаза прячет. У каждого своя реакция. Главное, что зал не равнодушен. Это самое ценное.

Тут раздался первый звонок, возвещающий о скором начале второго действия, Воланд сверкнул глазами и растворился в темноте. Я даже не успела поблагодарить его за разговор. А был ли Воланд или мне это привиделось?..

Автор: Наталья Шнитко.

[...]
Слушала давно полюбившиеся и новые песни «Любэ», а перед глазами вставал образ Валерия Беляковича, тоже москвича, на удивление схожего с Расторгуевым. Нет, не внешностью, а жизненной позицией, манерой держаться и, наверное, характерами, взглядами на искусство тоже -- внутренним стержнем, одним словом. Во всяком случае, такое ощущение возникает, когда сопоставляешь репертуар «Любэ», способ общения группы со зрителем с позицией художественного руководителя и главного режиссера московского театра «На Юго-Западе» Беляковича, спектакли которого не менее восторженно принимала витебская публика.
-- Все народы, в общем-то, обуревают одинаковые страсти, все одинаково любят и страдают. Я не понимаю деления зрителя на европейского и восточного. Театры пахнут одинаково -- сказано давно и справедливо. Мы все -- театры мира, -- убежден Валерий Романович.
Поклонники Расторгуева могли бы сказать то же о настоящих мастерах эстрадного искусства, умеющих задеть живые струны души: национальная принадлежность слушателя для них никакого значения не имеет. В принципе, неважно даже: поет или декламирует со сцены артист. Важно, чтобы это было высоким искусством. А секрет его в простоте. В этом лишний раз убеждаешься во время серьезного разговора «о главном» с Валерием Беляковичем. Он, между прочим, хоть и москвич, но наших, белорусских кровей. Родом из полесской деревни Пласкин.
-- Там, на Брестчине, и сейчас у меня родня большая. Я часто бываю у родственников в гостях и чрезвычайно горжусь, что деревня хорошеет, в садах утопает, в то время как материнская родина на Рязанщине опустела. Вокруг одиноких домов не вишни цветут, а запчасти от старых комбайнов валяются. Я ведь и в паспорте в 16 лет при получении сказал написать «белорус». Очень хотелось увеличить собою выкошенный войною белорусский народ, -- вспоминает Валерий Романович. -- Меня порою спрашивают, почему я пошел в режиссеры, не наследственный ли дар. Откуда? Мои родители -- простые рабочие люди, хотя и не бесталанные. Я вырос в пролетарском районе, где и книг-то толком не было... Но очень хотел стать артистом, играл в Театре юных москвичей (теперь сотрудничаю с ним в качестве педагога), мучительно пытался поступить в ГИТИС, однако удалось это только после службы в армии, по окончании филфака заочного отделения пединститута. Правда, уже на режиссерский факультет -- на курс Бориса Равенских, ученика самого Всеволода Мейерхольда. У меня к тому времени была самодеятельная театральная труппа в Востряково.
А в 1977 году, объединив два любительских коллектива, Белякович создал с ними «Театр на Юго-Западе», в подвальном, считай, помещении. Но все спектакли в его небольшом зрительном зале идут с аншлагом.
-- На моем счету их -- 139, и театр наш (кстати, самый репертуарный в Москве) получил статус государственного. У нас идет более 30 пьес параллельно, причем рассчитанных на самую разнообразную аудиторию, на все вкусы. Кто-то предпочитает русскую, кто-то зарубежную классику, кому-то нужно музыкальное шоу…
Одновременно с напряженной работой в таком демократическом театре Валерий Романович умудряется довольно тесно сотрудничать с театральными коллективами Японии и Америки, Пензы и Нижнего Новгорода, и это не считая московских. Откуда такая плодотворность, в чем ее секрет?
-- Я над постановкой работаю очень быстро. Даже «Гамлета» ставил за 10 дней. Как-то в театре Дорониной поставил пьесу Алексея Дударева «Свалка» всего за полмесяца. Теперь она у меня там не единственная. Я режиссер играющий. По разным причинам. Воланда в «Мастере и Маргарите», например, сам играл, чтобы показать актерам, каким он должен быть. Но все-таки постоянно действующий артист во мне умер. Я режиссер до мозга костей, умеющий и жаждущий соединять множество искусств в одном.
Опыт и великолепная школа, напористость темперамента делают Беляковича асом в своей профессии. Асом, но не ангелом. Он бывает похож на укротителя в клетке с тиграми, если труппа раскачивается, не «слышит» его. И тогда из его уст могут вылететь отнюдь не прекрасные слова. Но и любит актера, заботится о нем.
-- Вы же понимаете: театр -- это нищета. Я радуюсь, когда моих актеров приглашают сниматься в кино -- пусть заработают. Я даже спектакли с их участием передвигаю, чтоб высвободить людей. Но отдавать выращенные тобою дарования в другую труппу сыграть там в каком-нибудь спектакле -- не люблю. Театр -- это семья, дом. Актеры -- светлые люди. Без громадной любви к ним, к искусству в режиссуре нечего делать. У каждого режиссера свой мир. Он, по сути, волк-одиночка и должен быть во главе своей стаи -- такое вот бескомпромиссное отношение к театру у Беляковича.
Может, оно и помогает творить чудеса на сцене? Его труппа ежегодно бывает на гастролях в Беларуси. А как ее принимают, было видно на театральных встречах на «Славянском базаре в Витебске». Восторг публики вызвала композиция «Мастер и Маргарита» с участием режиссера. Говорят, играть Воланда не к добру -- обязательно произойдет трагедия. Хорошо, что Валерий не верит в мистические предрассудки.
-- Иначе уже четыре года как лежал бы где-нибудь под трамваем, -- улыбается собеседник.
А еще хорошо, когда с человеком искусства можно поговорить по душам -- откровенно, без увиливаний, если речь заходит о главном. Москвичи -- превосходные собеседники. «Свои», как герои песен Расторгуева, постановок Беляковича. Доступные, человечные, понятные говорящим на всех языках, тем более братьям-белорусам.
Светлана ЗАЛЕССКАЯ, «БН».

Идем на «Юго-Запад»! На Беляковича

«Театр на Юго-Западе» под руководством Народного артиста России Валерия Беляковича – сегодня один из самых репертуарных в Москве, в нем идут более 30 спектаклей, в основном классика. В рамках фестивальной программы «Театральные встречи» в Витебске показал два спектакля — «Куклы» и «Мастер и Маргарита».

Режиссера Валерия Беляковича называют творческим «внуком» Всеволода Мейерхольда, поскольку он учился и заканчивал режиссерский факультет ГИТИСа у Бориса Равенских, который является прямым учеником Мейерхольда.

В Витебске Беляковича принимают особенно тепло, и в силу таланта режиссера, и… земляк, в конце концов, – белорус.

– Я всегда с гордостью говорю, что я белорус, у меня корни белорусские. Мой отец из Брестской области Пинского района деревни Пласкин, он во время войны «застрял» в Москве, встретил там мою маму, они поженились, и в 1950 году «вылупился» я. Летом мы постоянно ездим в Беларусь. Я очень хорошо различаю русских и белорусов, по менталитету. В белорусской родне все держатся друг за друга, связи не теряют. Так что своей родиной по отцовской линии я считаю деревню Пласки и ощущаю себя в полной мере белорусом. Когда я получал паспорт, меня спросили, какую национальность писать, у меня сомнения не было в 16 лет. Я знал, сколько людей погибло во время войны в этой республике, и сказал: «Конечно, белорус». Я рассуждал, что своим присутствием увеличу количество белорусов. Приезжаю в Пласки, там родня многочисленная, все Беляковичи. И Пласки процветают, а вот русской деревни в Рязанской области, откуда мама, уже нет, деревня исчезла, уехали все…

– В своем театре Вы постановщик-единоличник, но в других театрах тоже ставите спектакли. Во МХАТе имени Горького, театре небесспорной эстетики, поставить «Мастера и Маргариту» – ваша идея или предложение Дорониной? Насколько Вы были свободны в своих решениях?

– Так получилось, что когда мы делали свой театр, то взяли это помещение на юго-западе Москвы. Это подвал, как я говорю: «Курятник». Делали все своими руками, тащили откуда только могли всякие стройматериалы. Денег никто не давал, но желание сделать театр было огромное. И вот мы уже в этом здании 32 года. У меня как у режиссера иногда возникает желание вырваться за пределы этих подвальных форм. Лет двадцать назад Татьяна Васильевна Доронина позвонила и сказала, что есть замечательный белорусский драматург Алексей Дударев. «Не могли бы Вы поставить его «Свалку»? – попросила она. Я согласился, спросил о сроках. Оказалось, надо через 15 дней, уже объявлена премьера. Мы начали работать. Через 15 дней в 4 часа утра сдавали спектакль Дорониной. Это было время, когда они разделились с Ефремовым, время перестроечное, ей надо было что-то доказывать, утверждаться, и «Свалка» получилась пронзительным спектаклем. С тех пор Доронина меня время от времени приглашает, и я ставлю там спектакли. Как сейчас сказать, какой МХАТ истинный – Доронинский или Табаковский? Мне все равно, я просто работаю. С Дорониной трудно спорить, у нее энергетика бешеная, но она не влезает в режиссуру. Я ставил спектакли не только в этом театре. Восемь лет был художественным руководителем Нижегородского театра комедии…

– Вы работаете за границей, с какими театрами там сотрудничаете?

– В Токио, с театром «Тоуэн», где Эфрос в свое время работал. Там решили ставить спектакль «Ромео и Джульетта» на двух языках, русском и японском. Монтекки играли японские артисты, Капулетти – актеры «Театра на Юго-Западе». У японцев своя система информации зрителей о спектаклях, никаких афиш не нужно, потому что в каждом городе есть Союз любителей театра. И если закупается спектакль, то зал всегда битком набит, тысячный, двухтысячный зал. Я ставил там «Мольера» Булгакова, «Трехгрошовую оперу» Брехта… В Японии после Шекспира – любимый драматург Горький. Для них пьеса «На дне» – культовая. И я уже три раза ездил ставить эту пьесу. А в Америке я преподавал в Чикагском университете режиссуру, ставил спектакли, в том числе и «Мастера и Маргариту». Чернокожий артист был Воландом, это самый лучший Воланд в моей жизни. Там есть актеры, закончившие театральные институты в Минске, Москве, Петербурге, они собрались и сделали театр потрясающий. Последний спектакль, который я поставил в Америке, уже в Лос-Анжелесе, в Голливуде, с этими же артистами, – «На дне». Он им нужен был, чтобы их посмотрели и пригласили сниматься в кино. Спектаклей десять я поставил на этом континенте.

– Вы играющий режиссер. Это сложно в кино, в театре еще трудней. Что это – страсть?

– Откуда у человека возникает страсть быть артистом, я не знаю. Бог так распорядился. У меня было такое огромное желание стать артистом. А потом, когда все случилось, мне вдруг захотелось сделать свой театр. Я сказал Виктору Авилову: «Давай делать театр». Вот есть режиссеры, которые рассуждают, интеллектуалы, думают, как и что актеру сказать, я ору сразу, что не так делают. Своим примером заражаю. Играю, потому что тоскую по сцене.

– Как Вы относитесь к тому, когда говорят, что профессия актера грешная?

– Не согласен. Актеры – святые люди. Для меня лучше людей, чем актеры, нет на свете. Без громадной любви к ним нечего делать в режиссуре. Они зеркало нашей жизни, они будоражат совесть. Настоящие артисты, которые живут страной, временем, которым есть, что сказать. Ну, не могут такие люди быть грешными. Актеры – моя главная любовь жизни.

Наталья Крупица