30/01/08
Dostoevsky-trip и около него
Наверно после N числа просмотров уже можно пытаться трезво оценить, искать ответы. Да, да на те самые вопросы, что возникают к режиссеру, к автору, к пьесе. Хотя какое там трезво, если внутри опять блуждают семь теней, семь историй, семь пар глаз. Не отпускают, держат, вытягивают самые страшные уголки. Раскладывают перед тобой на собственных историях где-то твою жизнь.
Интересно, а ведь отношение к каждому кусочку спектакля изменяется. И речь идет не о градации не «нравится - не нравится». Вообще нынешняя моя исходная посылка к спектаклю - он есть, и я возьму его таким, какой он есть, без одобрений и отрицаний...
Сначала это действительно были «наркотики» (в кавычках), книжные наркотики, ломка, страшная и настоящая, зеленые лица умирающих людей. Теперь это что-то другое, совсем и абсолютно. Не здесь и не сейчас, вне пространства, вне времени, вне существования. Вакуум и семь бочек из каждой из которых рождается и умирает душа.
Нет связи между первым и вторым? Ну да. Ее не было, а сейчас она очевидно ощутима, возможно, оттого, что сейчас я знаю, что будет превращение, будет переход из Достоевского в Трип. Спектакль воспринимается целиком, единым фрагментом жизни. Раньше этого не было, был восхитительный Достоевский, персонажи Идиота и... весьма странные мужчины и женщины от Сорокина. В первой части своя боль, назову ее «боль от классика», во второй - грязь от сегодняшнего дня. И все это правильно и логически перетекает из первого во второе. И перед нами уже вроде не персонажи Достоевского. Ключевое слово «вроде». Для меня теперь (раньше - нет, сейчас - да) все они продолжают быть теми самыми персонажами, в которых превратились. Та паутина, она все еще держит, хоть и говорят о другом и по-другому. Сами герои Идиота, своими движениями словами и мотивами сваливаются туда, на эту бочку. Будто все нити ведут к этому центру, черному центру, куда стекается все, все черное и мрачное…
Князь Мышкин, только от него можно услышать все то, что он говорил Настасье Филипповне. А ведь оно выросло из того вагона в метро. Настасья Филипповна, дерзкий зверек, испуганно и настороженно смотрящий из-под полей шляпы надвинутой на глаза. Каждый удар палкой развернулся и стал рикошетить вокруг. С самого первого слова Ипполита летают бабочки. Они есть до того, как они возникают в словах. Он стал тогда и останется ловцом бабочек, выстраивая тонкий мир, разрывая его и выстраивая вновь. Сжигая коробку, он убил первое слово детства. Жесткий Рогожин, жестоко боровшийся за себя. Синяя нога. Он кусался тогда, он продолжает кусаться теперь, пытаясь смять под себя все выбивающиеся куски жизни. Тогда это был отцовский нож, жвачка и булочки, сейчас - сила, деньги, власть. Ганя Иволгин, любивший Дика, избитый за детскую привязанность. Ведь он сидит на Толстом «Любовь, любовь, любовь. Любовь творит чудеса». Рассказ Вари, с невероятной злобой, детской жестокостью, почти зубовный скрежет на все вокруг, она била и ударит еще или плюнет. А вот Лебедев, наверно только его в финале я не могу назвать Лебедевым. Этот человек с самого начала знал о финале, и спокойнее всех подошел к нему, он уже прожил свою жизнь, свою «историю на бочке», свой огонь. Он сразу говорил - памяти у вас нет, нам будет клево! Он помнит, и идет к этому. Его рассказ самый безэмоциональный (без привычных докинских интонаций и акцентов). Жизнь, настоящая, страшная. Более просто рассказать нельзя. Почти не слышно, но слишком ощутимо. Он уже заранее знал, что сгорит, через пару минут, как только расскажет, сгорит, он знал… возможно внутри уже тлел. Мы не умрем, нам будет клево, мы вернемся и вспомним еще раз.
Каким жестоким был финал в этот раз. Обидно до слез. Персонажи даже не успели уйти, а огни погасли. Сэкономили? Мало, жестоко мало огня. Правда, упущенные секунды дополнились полной темнотой в финале. Темнота, что «даже лапок не видно» (с) и абсолютная тишина. Мы были вне времени и пространства, мы провалились в него. Восхитительно, но опять мааааало))
Ведь каждый раз нового нельзя вытащить. Оно есть внутри, теперь знаю точно, есть, но повторно разворошить, поднять, вытащить... не то, что невозможно. Хотя конечно всегда все будет иначе из-за собственного мироощущения проблеморешения в данный отрезок времени, и тем не менее... Что еще-то тащить? Куда уж дальше-то? Все. Добрались до самого дна, о котором даже себе не известно. Вытащили и встряхнули. Что нового можно выколупнуть, когда уже перековырено. И очередной Dostoevsky-trip нового не подарит. Так думал молодой повеса, летя в пыли на почтовых, всевышней волею Зевеса наследник всех своих родных. Так ведь нет, уцепит одним словом, только одним, подцепит и вывернет. Ударило слово, а за ним целая вереница, которая ссыпается в этот укол и разрывается внутри. И опять получается Dostoevsky-trip в полной красе.
И не угадаешь заранее какое это будет слово, да и будет ли оно вообще. Но вчера было, опять было, меня были три слова, не фразы, а просто слова, простите называть не стану, итак слишком много сказано. Но как же они попали, что называется в яблочко.
Конечно-конечно, все это можно сказать о многих спектаклях. Нужное слово можно услышать всегда, лишь бы хотеть слышать. По ЮЗоклассификации это где-то спекакль-источник Но, разница все-таки есть. Масштабы. Где-то там слова - помощь, источник для нахождения ответа на вопрос. Здесь слова - «убийцы» (в кавычках!), пригвождающий к своему нутру (понятия не имею насколько понятно, все то, что здесь облечено в букоффки, но разжевывать не стану. Dostoevsky-trip у каждого свой)). И вновь наизнанку, мехом внутрь, и опять солью разъедает. Нет-нет-нет, больше никаких трипов. Кстати, а когда там он в марте? 12-го? Ну, пожалуйста, один билет, кстати, а телефон Кащенко не подскажите? А лучше напишите на билете, а то я забуду.
Отредактировано rrr_may (2009-12-18 10:20:22)