Прежде чем ругаться, верну старый долг:
13.11.2010
С появлением Эльзы и Шарлеманя атмосфера на сцене сгустилась так, что хоть ножом режь. Эльза старалась упорядочить происходящее, а Шарлемань затараторить. В таком удушье либо нервы сдают, либо истерика начинается. Собственно портфель в сторону Машеньки как раз нервный срыв отца и Эльза почти укоряет его своим – «папа». Дескать, не при людях же. Они не слепые, не задуренные жители города, скорее изувеченные, но не больше чем реальные люди как это не страшно признавать. В этом смысле, мне хочется чтобы «Дракон» был сказкой, так проще. А память услужливо подсказывает то что и сам слышал не раз – уж лучше этот чиновник (чиновники, правительство, президент и т.д.) – он уже наворовался, а прейдет новый ему еще больше надо будет. И логика абсолютно понятная – свой Дракон всегда лучше, к нему привык, знаешь чего от него ожидать, в то время как новый может оказаться значительно хуже предыдущего. И других вариантов не дано, не будет этого Дракона, будет другой. И положа руку на сердце, а разве бывает иначе? Может не в масштабах сказочного монстра, но по сути… И парирование Эльзой вопросов Ланцелота звучит трезво и разумно, поскольку идет она на этот шаг, с открытыми глазами – если бы не я, то кто-то другой. Жители города живут с Драконом и для них это норма. И опять это противное – а для нас разве нет? Масштабы разные, а суть одна. И кто скажет, что эта сказка устарела?
Даже прогоняя Ланцлеота, переглядываясь между собой с немым вопросом – «верно ли мы все сказали, ничего ли не забыли?», жители не глядят в сторону рыцаря явившегося их спасти. Он для них не столь важен, куда важнее Дракон и привычный порядок вещей. (Булочник чтобы наверняка избавится от проходимца, даже собирается ему испечь пироги с – грибами, судя по тону мухоморами или поганками, как повезет)
Настроение города лучше всего отражает ребенок - девочка, запутавшаяся, но пытающаяся понять что происходит, считающая сколько голов на скольких шея осталась у Дракона и насколько это лучше, а когда все кричат – «слава!», неуверенно подхватывающая следом – «слава?»
Эльзу разрывают двое, кстати весьма похожих мужчины, Дракон и Ланцелот заставляя ее поверить в то что она может чувствовать, может любить. Они просто сдирают с ее души шкурку, то чем она обросла, для того чтобы быть стойкой, и защищать свой внутренний мир. Они делают ее беззащитной этой любовью. И год, проведённый без Ланцелота, после его победы над Драконом, лишившись этого покрова, душевного панциря она мучается и страдает. Эльза так рассказывает историю про ослика и кота, увозивших Ланцелота из города, что ты понимаешь - она весь этот год жила только ей. Не опустошённая, тут нужны другие слова - истерзанная, исстрадавшаяся. Эльза на ватных ногах оступается, когда речь заходит о Жалобной книге, она и воспоминаниями об этой книге жила. Вот этими двумя вещами существовала – историей Ланцелота и о Ланцелоте, это две ее опоры, два костыля. Прозрела ли она полюбив Ланцелота или обрела подлинное зрение лишь в финале? Нет, она изначально была зрячей, но в последний момент перед свадьбой Эльза умоляет и остальных поднять головы, она пытается расшевелить застывшие тени, толкает их, отбивается от Генриха и Бургомистра, даже будучи негативом себя прежней она не сдается. И увидев вернувшегося Ланцелота она не готова сдаться, словно ее любовь может все заживить, все спасти.
В Ланцелоте я запомнила три ударение, три важных точки. Одна из них в самом начале, когда он размышляет на тему того, что это счастья, что он честный человек иначе пришлось что-нибудь хватать и бежать, в то время как так хочется покоя. Вот этот самый «покой» его особенно волнует. Так будто он давно устал от скитаний и уже ищет место, где осесть. Как в итоге выясняется это место его вполне устраивает. Вернувшись в город через год после победы над Драконом объявляя его своим Ланцелот лишь подтверждает что искал именно это место. Это красиво можно было бы уложить в концепцию Ланцелот-Дракон, представив на секунду, что Ланцелот превратился в Дракона не постфактум, а уже пришел таким, в миллиметре от толчка который превращает его в Дракона. Ланцелот в спектакле находился в хрупком равновесии между, и между.
Второе, это фраза про надежды на светлое будущее. Еще одна отсылка к только появившемуся в городе Ланцелоту, усталому, желающему покоя и разочарованному. В финале этот эффект лишь усиливается другой фразой – все мы будет счастливы НАКОНЕЦ-ТО. Складывается ощущение, что Ланцелот солдат прошедший войну, такими парни возвращаются из горячих точек, лишенные идеалов. Ланцелот потерявший душевную невинность. Удивлённый в большей степени не тому что ему подсовывают тазик, а тому, что ему дают хотя бы этот тазик в качестве оружия. Когда Третья голова Дракона поднимает бурю душ вокруг него, заставляя их петь, Ланцелот ходит внутри этого круга понимая кошмарность окружающего, но бессильный пред этим. Мне даже кажется, что влюбляется он не столько в Эльзу, сколько потому что пришло время, ему нужно счастье, надежда и это способ, для обретения желаемого.
При этом с Драконом у Ланцелота больше схожести, чем различий. Оба, и Дракон, и Ланцелот лишены иллюзий и идеализма. Дракон даже голоса не повышает на заявление Ланцелота, о том, что город подумает, будто он трус, он уверен, что люди знают своего Дракона. Это усталая уверенность и понимание их, себя и заданных обстоятельств.
Вторая голова в принципе спокойна, даже казалась бы чересчур. Как наемный убийца, перечисляющий свой послужной список заказчику, который возможно еще сомневается в выборе исполнителя. В этом нет гордости, напротив, присутствует какая-та горечь. Не стыд, не самобичевание, но и неудовлетворённость этими победами. Они были, но они не насыщали, они просто были. Истинное поле битвы, где в смерти нет ничего, достойного уважения и подлинно героического. То о чем обычно не любят вспоминать, а если говорят, то спокойно, порой даже отстранено, дистанцируясь от уродства воины.
Еще запомнилось, как Вторая голова буквально требовала воды, зло требовала, а Первая голова отвечала ему, умудрённая все тем же опытом и лишённая иллюзий, что воды не принесут и Вторая голова, обессилив, склонялась к Первой.
Все три головы были одним целым так словно у одного человека, имелось три лица.
А то что, появляясь на сцене Третья голова потягивалась словно новая личина только проснулась, даже усиливало ощущение, что в одном теле жило три души. Три части одной личности, проявляющиеся, словно просыпаясь, по очереди.
Генрих Фарида Тагиева получился наивным злодеем, которого проталкивает папа, а он и не смыслит в этом ничего и в злодействе сущий ребенок.
Более того, на допросе Бургомистр узнает от Генриха больше чем тот от него. Вот что называется закалка. Чайник это не хохма, Чайник это позиция Бургомистра, в городе проще быть чайником – хотя бы делать вид, что ничего не понимаешь, что ты чайник. И просьба Генриха сказать правду вызывало в его отце почти злость – какая, ко всем чертям, правда, при такой жизни?
Новый Генрих, сродни наивной живописи, прямо таки по определению - лишён объема и перспективы. Хотя для Пирсмани и других замечательных художников творящих в этой манере, осознано, такое сравнение прозвучало бы оскорбительно. То, что делает актер примитивизм в чистом виде, схожий с рисунком ребенка. Если такова задумка, то она блестяще удалась.
Первый разговор Генриха и Эльзы, полностью ложится на плечи Эльзы. Когда Генрих рассказывает ей свой план Эльза доигрывает без единый реплики что она уже давно знает Генриха и привыкла к его прожектам, не вызывающим в ней интереса и сразу списываемых на очередную шутку, пока из слов Генриха она не извлекает мысль о том что Дракон испугался. И поцелуя или объятий между ними быть не может. По тому, как подходит к Эльзе Генрих и как она выворачивается из его рук, по неловкости происходящего, понятно, что он к ней никогда в жизни не прикасался. Так что друзьями они может, и были в детстве, ходили по огородам еду для Дракона собирали в рамках работы в молодежной организации вроде пионерской (ЮПД – юные помощники дракона) от которой вместо галстука остались на память черные береты. Но женихом с невестой числились номинально.
Финал же в этой сказе получился каким-то промежуточным хэпи-эндом. Это и не счастливый конец, и не трагедия, что-то неопределенное и не дающее отпущение не в радости, не в слезах. Нового Дракон в лице Ланцлеота на сцене не появилось, пришел «старый, добрый» Ланцелот, этакий израненный солдат который возвращается любить, плодить детей, зализывать раны и … нафиг ему город? Он смотри на Эльзу влюбленными глазами, держит за руки, а она вознамерилась лечить его своей любовью. Садовник же произносит свой монолог так словно заранее знает, что его не услышат, что это бесполезно (собственно так оно и есть ведь Ланцелот занят своим счастьем, покоем и Эльзой) но все равно говорит, будь что будет, но говорит без надежды, на…светлое будущее для них всех, для жителей города. Зато у Ланцелота впереди светлое будущее маячит, ну и слава тебе господи.
Единственное что совсем не ясно, зачем для этого Ланцелоту надо было убивать Дракона? По привычке что ли? Или потому что он облюбовал это место для себя, а двоим им тут не ужиться? Идеализма-то в Ланцелоте больше нет, зацепиться не за что. Это побитое жизнью существо, не имеющее за душой ничего, ради чего стоит идти на подвиг. И монолог Ланцелота из конца первого акта словно существует параллельно роли. Разве что на последнем вздохе к нему приходит некая истина свыше, озарение перед смертью, того чего ему самому не хватало в жизни. Не боятся быть добрым, помогать и защищать, безумство смелых и чистых душой, то чего в самом Ланцелоте с самого начала не было.
.