23.10.2010

«Ребенок приходит в мир со сжатыми кулаками: весь этот мир мой, и быть ему в моих руках. Человек покидает мир с раскрытыми ладонями: вот, я не забираю с собой ничего.»

Меир

Топоркову, с первых минут «на воле» нужно все сразу, весь этот огромный мир до капли. Словно его можно заглотить, вобрать в себя, сжать в руке между пальцами, завладеть этим чудом.
И снимок ему нужен абсолютный, и никакой другой. Его жизнь, прожита, но в миниатюре. Невероятно быстро, за такое время другие и не надышатся. Пойти за Майклом это решение взрослого мужчины, лет тридцати-сорока, не зародыша. И Топороков действительно ничего не может с этим поделать, ему необходимо идти.

Майкл (Говорящее имя? В одном фильме так звали ангела )), находит универсальный способ начать разговор, включаясь в чужую деятельность, на деле игру в классики, будто подбирая слова чужого языка, которые будут понятны конкретно этим двоим, находя подход к ним. И кажется что цепляет он Топоркова, тем что озвучивает давно известное ему, неоднократно проговоренное Топорковым про себя: и про папарацций, и про тот единственный снимок. Словно они вдвоем знают, о чем беседуют, и о чем не говорят, что остается между строк, а  Говоркова не знает. С ней, по сути, и не разговаривают. Майкл обращается к Топоркову, лишь вынуждено отвлекаясь на его спутницу.
Меня бы Аарон не уговорил сесть в лодку, но у Топоркова нет иного пути.
Узнанная же истина находится на перекрестке с неизбежным концом, не потому что ее познают в момент смерти, а потому что она настолько абсолютна, что после и жить-то не нужно. Ведь ты все уже знаешь, и  все почувствовал, и ладони у тебя открыты, потому что с собой нести уже нечего. Это логический конец существования. Но даже истина не утешает в том, что у тебя не было имени.

Топорков проходит мимо трех женщин, женщин потерпевших кораблекрушение в их жизни и вынесенных с осколками на островок подушек.
Маша и Говоркова обсуждают, как будут жить дальше, и хотя происходящие не абсолютно светлое, но бурное. Горе всегда приносит бурные плоды. Это глоток жизни, которая больше не имеете отношения к стоящему перед ними Топоркову. Это все еще жизнь, а Топорков оказался вне ее. Словно в считалочке, читаемой над умершей Бабочкой, выбыл и он.

Что там говорит, с присущим ему черным юмором оптимизмом, Дункель? Трагедии, действительно, происходят в жизни чаще.
Маша сворачивается на подушках, пытаясь оградится. Как дети, подтягивающие колени под подбородок пытаются защититься и утешаться, свернувшись калачиком. Так, словно ей больно, после разговора с Тоней решившей делать аборт. Тоня же, собирающаяся еще немного поспать, вместо этого смотрит в темноту впереди.
Возможно, один звонок мог перетянуть чашу весов на другую сторону, а может сомнения и незащищенность были сильнее с самого начала. Чуда не произошло, случилась трагедия.
Я помню, что после первых спектаклей не смогла уложить в сознание идею аборта. Казалась, грезилось, что Тоня накликала на себя беду и ребенок, которого не хотели, покинул ее. Выкидыш, но не аборт. Теперь я в этом не уверена.

В конце, на островке с двумя другими выброшенными волной женщинами. Тоня похожа на Пьету. Удивительную статую Микеланджело из собора святого Петра. Не одна фотография в мире не может предать ее настоящую. Это оплакивание Христа Девой Марией, так задумывалось. Но из камня вышла женщина, перед которой лежит ее ребенок. Неважно как зовут эту женщину, неважно как звали ее сына, но то, что она чувствует невозможно описать словами и невозможно не понять. Глядя на нее, ты словно сам держишь ее ребенка на руках, как своего. И то, что чувствует она, чувствуешь и ты. Ты оплакиваешь его вместе с ней и на ее месте.
 
Маша, я не сразу поняла, почему так больно и радостно одновременно, почему хочется, смеется и плакать. А потом вспомнила, на что это похоже. Так выглядит мать, когда потерянный ребенок, играя убежавший в чужой двор, находится. Пока его не было на глазах, успеваешь передумать самое страшное. Сердце бухается куда-то глубоко вниз. И вот когда он найден и  его обнимает мать у нее в глазах слезы, не от радости, а от прошедшей мимо беды. Несчастья прошедшего стороной. Не коснувшегося их. Ее, самое дорогое, рядом, все еще рядом. Боль, испуг, счастье, как одна эмоция. Наверное, схожее испытывают матери детей вернувшихся с воины.
И все будет хорошо, теперь, будет! Должно быть… Должно?

Сегодня, в очередной раз, сфотографировали мою душу. И мне ее показали. Вот до сих пор сижу и рассматриваю этот снимок. Что с ней не так , а что достойно уважения. Нам всем дана свобода выбора. А как я распоряжаюсь этой свободой? Свободой хамить или нет, сдать свою кровь или нет, вступиться за униженного или промолчать, почитать Достоевского или посмотреть "Дом -2" , сходить в воскресенье утром на службу в храм или поспать подольше...Вот такая у меня фотография - сплошные вопросы.

Не отзыв, а пара общих мыслей, частично под замком, после третьего открою.

На мартовском спектакле подумалось… а ведь последний монолог, монолог Топоркова не обязательно трагичен. Это скорее результата полного жизненного цикла, и не такой уж не удавшейся жизни.  Третий монолог, логически замыкающий цыпочку из монологов Бабочки и Мухи. 

На такую мысль меня натолкнули именно монологи насекомых. Монолог Бабочки и Мухи в мартовском спектакле были очень цельными, продолжением их натуры, частью их самих. Для Бабочки это картинка, она жила образами, и в последнем монологе предлагает зрителю соучаствовать, пересмотреть ее цветные стёклышки, увлекая за собой, как в стихах, всех к этой ночи причастных… Муха совсем другая, ее финальный монолог, жадный, страстный, не картинка, а ощущение, она словно вгрызается на последок в яблоко жизни и не важно, что для нее оно слаще гнилым, в него следует въесться, как в каждый миг.

Я помню, как после выставки Валерия Романовича в «Доме актеров» где были представлены эскизы к будущему спектаклю, а в альбоме заявлено название премьеры, первым делом нашла в интернете пьесу. Не буду врать, что прочитала ее, скорее пролистала. (Не то чтобы это было первое знакомство с творчеством Петра Гладилина, в моей копилки уже были «Афинские вечера» и «Мотылёк») Первое мое впечатление от «Фотоаппаратов» выражалось в следующем – как это можно поставить?! Но если всю пьесу я скорее пробежала глазами последний монолог я прочитала внимательно и влюбилась, как в предвкушение того что актер может выжать из него. Хотя… лучше скажу иначе -  вложить в этот монолог. Это ведь практически белый лист. Конечно же понятно что любой монолог можно прочитать по-разному, но это сильная основа, способная в устах актера потрясти.

Может быть, на мое мнение повлиял другой спектакль  -  «Мотылёк» в мастерской Петра Фоменко. Во всяком случае на то что я в первую очередь заглянула в конец пьесы, точно повлиял именно он  )) Там  в конце был совершено особенный монолог, буквально вывернутый на изнанку. Он звучал два раза, сначала в середине спектакля, из уст одного героя, как написанная им пьеса и казался нелепым, надуманным, за счет выбранного места действия и героев. К тому же самонадеянно заявлялся, как гениальнейшее произведение, звучавшее пафосно, поскольку рядом с юным гением (генией)) читавшим этот монолог из заоблачных сфер, сидел реальный человек, приземлявшей возвещённые метафоры простым житейским счастьем и горем из своей реальной жизни. В конце же, после гибели героя, слова его пьесы становятся прощальной речью, поминальной молитвой по нему, вдумчивой, верной, когда каждое слово идеально ложится в его-ее образ. Это сильно било по голове (в которой предположительно присутствует мозг )) и сердцу, поскольку одни и те же слова вызывали совершено противоположные чувства и то что казалось тебе смешным становилось пронзительно грустным. 

Вот и монолог Топоркова казался таким, на момент прочтения. Т.е. любым, не обязательно слезным. Да, имени у Топоркова никогда уже не будет, но зато была жизнь, полная жизнь, очень короткая но иные люди такую и за семьдесят лет прожить не могут.  Жизнь в которой была и дружба, и любовь, и любимое дело, и мечта, и ее достижение, и момент познания истины к которой может и не стоит спешить потому что она предельна (впрочем, не всем ее удаётся достичь) и даже люди которые оплакивают его уход … в общем, так, подумалось.

3.04.2011

Муха – И. Дементьев

Не благодаренное это дело приходить на смену актеру, который прекрасно справлялся с ролью, в любом случае отторжение к новому герою на месте старого будет. Да, Муха теперь другая, но надо отдать ей полную справедливость, совсем не плохая.
Сначала о небольшом отличии (отличий, конечно же, много, все-таки это две разны роли, но то о чем хочу написать, первым бросилось в глаза), в случае с Денисом Шалаевым пол Мухи был окружен завесой тайны. Вроде бы Муха женского полу, но при этом Дункель был определено мальчиком. Эта же Муха однозначна - она, и даже не потому что девочка, а потому что образ у нее такой - Донна Роза из Бразилии, где живет много диких обезьян. По началу склочница, не дачница, а скорее колхозница. Этакая солоха, с замашками Маньки Облигации, к сердитости которой в определенный момент начинаешь привыкать. Да, она большая, сердитая (а чтобы не приставали), но незлобная по натуре, забавно дующаяся (аки мышь на крупу). Последние мгновения у нее протекают мимо, а она лапками их загребает, вот такое и такое, чего только у меня не было, но чего-то все таки не хватает, ах самого-самого последнего мгновения! Так вот же оно - сливовый сироп на скат… не дотянулась.
Может у этой Мухи еще нет житейской мудрости предыдущей, чтобы расставлять акценты в истории, а Муха расставляла многие акценты, но это дело времени. Тем более что пока Муха заметно этого хочет, даже не смотря на то что на брюшко по прежнему со всей дури, пардон, разбегу прыгают и приходиться становиться фотомоделью )))

А надежд в данном случае много, все таки роль Азазелло на вводах и после гастролей сально отличалась. В итоге получилась настолько интересная работа, что прощаться так быстро с Дементьевым в «Мастере и Маргарите» не хотелось.
И как бы не тяжело было расставаться с прежней Мухой, и тяжело будет еще долго, новая Муха тоже может стать хорошей опорой спектаклю.

gernov
К сожалению, на вкус и цвет цветных карандашей, обычно не хватает.
Вариантов, по ходу дела, было не так уж и много, не задействованных в спектакле актеров мужского полу в театре осталось мало . Хотя Михаила Беляковича я в этой роле представить так и не смогла. И если после прочтения имени в программке у меня и были сУмления на счет Мухи то за время спектакля никакого раздражения она не вызывала, скорее любопытство -  а что же будет дальше? Хотя в начале сезона и такого бы не было.
Не знаю, какой станет Муха, я даже не уверена что она должна быть уморительно смешной (с другой стороны бабки я в ней тоже не увидела… скорее уж даму )), и для первого выхода в роле я бы не назвала игру такой уж поверхностной, а дальше как повезет (даже хвалить боязно, чтобы не сглазить )), тут вы правы. По своему зрительскому опыту знаю, если актер готов работать, зритель рано или поздно сдастся )))