Часть III. Документальная… хорошее дело Гамлетом не назовут
У Шекспира нет лишних слов, да и у Пастернака со всеми минусами и плюсами его перевода тоже, а в спектаклях Валерия Романовича Беляковича лишние слова нонсенс. Все функционально: и сценография, и текст, но почему, если рисунок движений как-то сохраняется, то слова никому не нужны. За что такое пренебрежения к ним? Они ведь так красивы. Хотя порой я действительно не понимаю, зачем этот текст, зачем Гамлет в начале спектакля говорит о самоубийстве? Ведь все вроде как серьезно, а звучит это полнейшей риторикой и словоблудием:
О, если б ты, моя тугая плоть,
Могла растаять, сгинуть, испариться!
О, если бы предвечный не занес
В грехи самоубийство! Боже! Боже!
Каким ничтожным, плоским и тупым
Мне кажется весь свет в своих стремленьях!
Получается упражнения в декламации, не более. А ведь у перевода Пастернака есть свой особый шарм, да он не передавал текст дословно, но он передал характер шекспировских героев, так монологи Гамлета импульсивны по ритму, из-за горячности и искренности принца. Если уж сама королева может так легко и просто объяснить принцу что «так быть должно», почему Гамлет не пытается ее опровергнуть ведь, только ему дано заставить нас поверить, что происходящее неправильно. Слова, слова, слова…
Иногда, зачем слова в спектакле вообще не ясно, такое ощущение, что вокруг них что-то обрубили и это остаток некой былой роскоши:
Гамлет
Слова, слова, слова...
Полоний
А в чем там дело, милорд?
Гамлет
Между кем и кем?
Полоний
Я хочу сказать: что написано в книге, милорд?
Гамлет
Клевета. Каналья сатирик утверждает, что у стариков седые бороды, лица
в морщинах, из глаз густо сочится смола и сливовый клей и что у них
совершенно отсутствует ум и очень слабые ляжки. Всему этому, сэр, я охотно
верю, но публиковать это считаю бесстыдством, ибо сами вы, милостивый
государь, когда-нибудь состаритесь, как я, ежели, подобно раку, будете
пятиться задом.
И дело даже не в том, что в пьесе Гамлет идет по галереи с книгой, а здесь она возникает в разговоре из воздуха суть-та не в этом, было бы дело для слов, а все остальное мы себе вообразим и поверим.
Но как не старайся пьесу не убьешь, махнув рукой на текст, только изуродуешь, если опустить какие-то вещи в тексте, не выделить их, даже ни не поставить ударение, а просто забыть проговорить отдельные слова, спектакль никуда не денется, зато смысл, если повезет его сохранить, изменится кардинально.
Вот смеха ради решила поэкспериментировать с тем, как позавчера прочитал монолог Клавдий. Почему именно он? Наверное, потому что за него особенно обидно, ведь не приснилось же мне все то светлое, что было в короле. Итак, черным выделено то что было слышно, серым выделены слова которые пробалтывались (их было больше но когда уже знаешь текст проще его про себя договорить), красное это крик (монолог не совсем точный вернее в спектакле некоторые слова переставлены. но в целом строки те же).
Удушлив смрад злодейства моего.
На мне печать древнейшего проклятья:
Убийство брата. Жаждою горю,
Всем сердцем рвусь, но не могу молиться.
Помилованья нет такой вине.
Как человек с колеблющейся целью,
Не знаю, что начать, и ничего
Не делаю. Когда бы кровью брата
Был весь покрыт я, разве и тогда
Омыть не в силах небо эти руки?
Что делала бы благость без злодейств?
Кого б тогда прощало милосердье?
Мы молимся, чтоб бог нам не дал пасть
Иль вызволил из глубины паденья.
Отчаиваться рано. Выше взор!
Я пал, чтоб встать. Какими же словами
Молиться тут? "Прости убийстве мне"?
Нет, так нельзя. Я не вернул добычи.
При мне все то, зачем я убивал:
Моя корона, край и королева,
За что прощать того, кто тверд в грехе?
У нас нередко дело заминает
Преступник горстью золота в руке,
И самые плоды его злодейства
Ест откуп от законности. Не то
Там, наверху. Там в подлинности голой
Лежат деянья наши без прикрас,
И мы должны на очной ставке с прошлым
Держать ответ. Так что же? Как мне быть?
Покаяться? Раскаянье всесильно.
Но что, когда и каяться нельзя!
Мучение! О грудь, чернее смерти!
О лужа, где, барахтаясь, душа
Все глубже вязнет! Ангелы, на помощь!
Скорей, колени, гнитесь! Сердца сталь,
Стань, как хрящи новорожденных, мягкой!
Все поправимо.
Крик и пробалтываемый текст в итоге не усваивается, чтобы их понять надо сходить на спектакль пару раз или прейти с заученной на память пьесой, так что вот какой текст в итоге слышит зритель:
Удушлив смрад злодейства моего.
На мне печать древнейшего проклятья:
Убийство брата.
Всем сердцем рвусь, но не могу молиться.
Как человек ничего
Не делаю. Когда бы кровью брата
Был весь покрыт разве и тогда
Омыть не в силах небо эти руки?
Что делала бы злодейств?
Мы молимся, чтоб бог нам не дал пасть
Иль вызволил
Я пал, чтоб встать. Какими же словами
Молиться тут? "Прости убийстве мне"?
Нет, так нельзя. Я не вернул добычи.
При мне все то, зачем я убивал:
и королева,
(до этого момента все вроде, как и ничего, конечно подвергнувшееся обряду обрезания, но хотя бы краткое содержание, а вот дальше смысл теряется)
За что прощать того, кто тверд в грехе?
Раскаянье всесильно.
Но что, когда и каяться нельзя!
Ангелы, на помощь!
Все поправимо.
При этом все вроде как здорово, интонационно просто замечательно, в спокойной манере прочитанное начало, на грани раскаяния, умопомрачения и прочих любопытных состояний. Затем наступает момент, когда жалеешь об отсутствии дирижера в зале. И на Клавдия, и на Гамлета нет еще одного Гамлета проследившего бы за обсуждаемой в спектакле мерой. А после крика в монологе Клавдия, следом идет эмоция в зрителя, пусть злая, огрызающаяся, но эмоция. А в итоге думаешь, кто кого обманул, Клавдий нас или мы Клавдия? Наверное, мы даже больше, ведь все равно ищешь хорошее. Вот ведь тут было! Ну правда было, вы видели? Вопрос не в этом, вопрос в том, почему вот тут, почему не везде. Почему «Гамлет» стал зрелищем из эпизодов, почему спектакль не берет целиком. Все это имхо, имхо влюбленного в спектакль человека, который, поженившись с ним, подумывает о разводе. Причина: не сошлись характерами. Виноват, конечно же, зритель.
Отредактировано Lek (2008-12-05 16:55:24)